Счастье

Суворов Михаил Иванович,

СЧАСТЬЕ

стихи

Редактор Н. Попов

Художник А. Коршунов

Технич. редактор Г. Викторов

Корректор С. Авдеева

*                             *

Подписано к печати 26.X. 1959 г.

Формат 70x108'/;»; 2 печ. л.,

2,74 усл. п. л. (1,9 уч.-изд. л.}.

ЕА05494; 3000 экз. Зак. 5892. Цена 95 коп.

*                            *

Калининское областное книжное издательство

Областная типография г.  Калинин,  Студенческий пер., 2S. Дом печати

       СЧАСТЬЕ

 

Писал я о многом,

Но сердцем не сразу

Нашел я дорогу

К тебе, ясноглазой.

К тебе, кто рукою коснулся руки, —

И для меня расплеснулись просторы:

Услышал я вдруг, как поют родники,

Услышал колосьев задумчивый шорох.

Увидел зари полушалок цыганский,

Что утро набросило соснам на плечи,

И мне захотелось пропеть не романсы,

А гимн о любви,        

                       о весне человечьей!

Землю,

                       где всё обогрели лучи,

Землю воспеть,

                       где мальчишкою рос,

В сердце такая кантата звучит:

Если позволить —

умчится до звезд.

Только не к звездам,

а к людям,

к земле,

С кем принимаю в работе участье,

Песня моя полетит на крыле,

Имя которому —

счастье!

 

ОБЫЧНОЕ ДЕЛО

 

 

Мне было двенадцать,

мальчишке,

Влюбленному в песни и книжки,

Влюбленному в росные зори,

Не знавшему вовсе о горе.

Но горе

полынным рассветом

Тревогой окутало лето...

Я помню,

как пыльной дорогой

Бойцы на восток уходили,

Простился отец у порога

И скрылся за облаком пыли.

Пожары хвостом петушиным

Над гребнями крыш трепетали,

Чужие вползали машины

В сады, где плоды созревали.

       Потом

               затуманенный вечер

Звезду, как слезу, уронил.

Короткие вспышки у речки,

Глухая тоска у могил.

Горбушка крестьянского хлеба

У пленного в зябких руках...

Всего не расскажешь, не требуй,

Такое хранится в сердцах.

Но я вспоминаю с отрадой

Рассыпчатый голос тальянки:

По городу грозной громадой

Катились советские танки.

Откинув тяжелые люки,

Танкисты тепло улыбались.

И песни горячие звуки

В железную поступь вплетались.

Смеялась от счастья гармошка

В руках старика-партизана,

И слезы, как дождик — окошко,

Глаза застилали туманом.

Смахнув их, сказал старина:

— Обычное дело... Война... —

Сегодня, совсем не случайно,

Былое припомнилось мне.

На улице тихой, где ветры скучали,

Машины кирпич подвозили к стене.

Взлетала подъемного крана стрела,

И небо плескалось в глазах у рабочих,

Дорога широким асфальтом текла,

Расправили плечи дубки у обочин.

Прохожий, зажмурясь от этой красы,

Воскликнул невольно:

— Работают смело! —

Прораб улыбнулся, погладил усы:

— Эпоха! Обычное дело...—

А солнце искрилось в зрачках у него,

Румянило щеки загаром,

Стоял он,

               как жизни самой торжество,

Грядущего счастья началом.

И понял я:

               песню в душе не сдержать,

Она, как родник, зазвенела

О людях советских, которым под стать

Любое великое дело!

 

       ВЕЧЕР

 

Кто жил в деревне,

               хоть на даче,

Тот знает прелесть вечеров:

Еще над речкой выпь не плачет,

Туман не выплыл из кустов.

И солнце, кутаясь устало

В мохнатый полог облаков,

Еще на крыши сыплет вяло

Пригоршни знойных угольков.

А в палисаднике тенистом

Левкоев гуще аромат.

Росы тяжелые монисты

На ветках бережно дрожат.

Запел рожок пастуший звонко,

И с этой песенкой закат

Смежил ресницы, как ребенок,

Игравший резво миг назад.

Дыша натруженно и жарко,

Как будто шли издалека,

Несут Буренушки дояркам

Удой большого молока.

Развел мехи баяна вечер,

Повел его к реке с крыльца,

И песня вспыхнула над речкой,

Волнуя девичьи сердца.

 

       ГВО3ДИКИ

 

Цвели, как звезды, под окном гвоздики,

В глазах прохожих радость зажигая.

Заря,

       и та, на стекла бросив блики,

Гвоздикам улыбалась, догорая.

Цветы любви,

               цветы сердечной дружбы,

Они завяли предрассветной ранью,

Их не спасет теперь твое старанье,

Хоть подари им трепетную душу.

И на меня ты не гляди угрюмо,

Они не терпят шума.

А мы,

       по пустякам порой,

Но стали часто ссориться с тобой.

 

       УТРЕННИЕ ЗОРИ

 

Я помню утренние зори,

Когда отец, звеня косой,

Шел по зеленому раздолью

По пояс выкупан росой.

Ромашки терлись о колено,

К ногам склонялись васильки,

А сено,

       сено — словно пена

Плотиной сдержанной реки.

Земля такая молодая,

Как мать в платочке голубом...

С годами

       крылья обретая,

Мы покидаем отчий дом.

И в трудный час в любом просторе,

Куда бы ты ни уходил,

Нам снова светят эти зори,

И сердце набирает сил.

 

       В  ТРАМВАЕ

 

В трамвае столько пассажиров,

Что трудно плечи развернуть.

А девушке неудержимо

В окно хотелось заглянуть.

Ее локтями задевали

В водовороте тесноты,

Наверно, и не замечали,

Что держит девушка цветы.

Порхали лепестки в трамвае,

Белели нежно на плечах,

Букет весенний грустно таял,

Улыбка блекла на губах.

Я вспомнил о тебе невольно,

Мне стало нестерпимо больно..

И я, других отодвигая,

Встал рядом с нею у окна,

Чтоб в этой суете трамвая

Могла цветы сберечь она.

 

       СЛЕЗЫ

 

Плачет ясноглазая девчонка

От подруг докучливых в сторонке,

Плачет хохотушка, но о чем,

Если солнце и цветы кругом?

Может, грусти первые порывы

Сердце растревожили всерьез?

Может статься, паренек красивый

Задирает перед нею нос?

Может быть,

               но не судите строго,

Не старайтесь выведать секрет.

И у взрослых слез бывает много,

А девчонке той шестнадцать лет.

 

       ВЕТЕР

 

Осеннии ветер по проулку

Гуляет,

       шапка набекрень:

То ставней хлопнет где-то гулко,

То наземь вдруг швырнет плетень,

То осени пожары тушит,

Сметая пламя с веток прочь.

Остановись, буян,

                       послушай,

Ты должен мне сейчас помочь!

Вот пачка писем,

                       слышишь, ветер,

Здесь лжива каждая строка.

Такие есть еще на свете,

Найдешь ее наверняка.

К ее душистой теплой коже

Ты прикасался невзначай.

Душою ветреной вы схожи,

Не хмурься, ветер, не серчай!

Я за слова свои в ответе,

Но в сердце...

в сердце боль и злость.

Ты эти письма,

               слышишь, ветер,

Ей под ноги с размаху брось!

 

       Я  ПРИШЕЛ

 

Я пришел незваный и нежданный,

Может, вовсе даже нежеланный.

Но пришел,

               и встретили меня,

Словно не видались мы полдня.

—  Здравствуй!..

—  Здравствуй... В гости?

Очень рада,

Проходи, пожалуйста, садись,

Мне к соседке на минутку надо,

Познакомься с сыном, оглядись.

И ушла.

Малыш белоголовый,

Видимо, ломаться не любил:

Протянул ручонку:

—  Гарин Лева...

—  Ну, а я — Суворов Михаил...

И беседа завязалась скоро,

Будто мы давнишние друзья.

Много было важных разговоров...

Улыбаясь, Левку слушал я.

...На меня спокойным, умным взглядом

Со стены смотрел его отец,

И она, улыбчивая, рядом,

А внизу —

               заносчивый юнец.

Маленькое памятное фото

Приютилось возле.

Для чего?

В сердце разом надломилось что-то:

Как не понимал я одного?

Здесь давно о незабвенном прошлом

Память отгорела, отцвела.

Ни к чему стучаться мне в окошко,

В мир чужой уюта и тепла.

Я погладил Левку по головке:

— До свиданья, кареглазый Левка. —

Только сердце стиснуло тоской:

Мог расти и у меня такой.

И, ее не дожидаясь, вышел,

Чтоб конец былому положить.

И впервые сердцем я услышал,

Как любовью надо дорожить.

 

       В ОСЕННЕМ ЛЕСУ

 

Осенний лес в румянце нежном

Стоял спокоен и высок.

Но вдруг, развеяв безмятежность,

Коснулся сердца холодок.

Увидел я в подушке мшистой

Не гриб,

               а каску под кустом,

И в ней пичуги голосистой

В пушинках ласковых гнездо.

Металл звенел:

                       как видно, каска —

Уральской вековой закваски.

Стоял я долго и молчал.

Здесь полыхал когда-то бой,

И кто-то каску потерял,

А может, жизнь свою отдал

За этот лес,

               за нас с тобой.

...Краснели ягоды брусники,

Трудился дятел в тишине,

И я припомнил злые крики,

Призывы новые к войне.

Хотелось каску взять

                       и краской

Зажечь опять на ней звезду,

Чтоб эта боевая каска

Была на случай на виду.

 

       ИСТЕЦ

 

Судебный кодекс лирике не брат,

Но даже он хорош для пользы дела...

Преступник прятал ястребиный взгляд,

Истец глядел внушительно и смело.

За окнами синели небеса,

И голуби из лужиц небо пили.

А в зале нарастали голоса,

Они неумолимы были.

— Чего глядеть, такого не проймешь

Дубиною,

               не то что порицаньем.

Сегодня — деньги,

               завтра — в спину нож... —

Сгущалось в голосах негодованье.

Но, сдвинув брови бархатные туго,

Молчала девушка в гудящем зале.

«Преступник, он получит по заслугам»,

Ее иные мысли занимали.

Ее вниманье приковал другой.

В костюме беж, и галстук с переливом.

Умел владеть он хорошо собой:

То добрый, то смешной, то молчаливый.

Умел порой в январские морозы

На стол поставить скромные мимозы,

А в мае

               ни один плетень

Не уберег от рук его сирень.

— Тебе одной

Весь шар земной, —

И улыбался озорно и мило.

Она его любила, Да, любила!

Под сердцем трепетно и нежно

Он жил в комочке безмятежном...

Он был всегда внушительно блестящим,

И даже в тот осенний вечер,

Когда письмо в почтовый ящик

Швырнул,

               к другой спеша на встречу.

...Метался в зале гневный говорок,

Истец с улыбкой головой кивал:

Ведь доказать никто б не смог,

Что он кого-то тоже обокрал.

 

       У   МАЛЬЧИШКИ   ГОРЕ

 

У мальчишки горе,

Плакать он готов.

Грустно гаснут зори

В чашечках цветов.

А тропинка в поле

Поросла травой,

Бродит на приволье

Ветер над тропой.

Ягоды поспели

Алые, как зори,

Вот уж две недели

У мальчишки горе.

Прежде утром рано

Он шагал с отцом:

Голубые страны

Там, за озерцом.

Там цветут поляны,

Гибко гнутся лозы,

Голубые страны,

Синие стрекозы!

Там за лесом крыши,

Там гудит завод...

Но отец мальчишку

Больше не берет.

— Провожать не надо,

Приказал он строго.

Пролегла за садом

Гладкая дорога.

Голубой автобус

Ходит на завод,

Голубой автобус

Возит весь народ.

Смотрят в окна зори,

Радуется мать...

Взрослым

               что за горе,

Разве им понять?

 

       ГИМН ЖИЗНИ

 

— Ты десять дней в жару металась,

Слова бессвязно бормоча.

Что ты не выживешь — казалось

Порой и опытным врачам.

Закаты медленно дымились,

Заполнив мраком ширь палат.

Какие силы в сердце бились,

Когда в глазах бродил закат?

Подумал я тогда, признаться,

Что не увижу вновь тебя

Способной звонко рассмеяться,

Косынку в пальцах теребя.

А ты опять передо мной

Стоишь с улыбкой озорной! —

Я говорил ей,

               как обычно

Друзьям при встрече говорят.

Я знал ее, я знал отлично,

Но одного не смог понять.

Она, потупив взгляд несмело,

Сказала тихо:

                       — Маловер,

Я просто очень не хотела

Тебе подать плохой пример...

 

       СЧАСТЛИВОЕ   ЧИСЛО

 

Тринадцатое декабря

Глядит с календаря,

Глядит, как звезда на влюбленных,

И радость в груди не унять,

Готов я душой окрыленной

«Тринадцать»

               в стихах прославлять.

Но помнится, в детстве далеком

Мне бабка твердила одно:

«Тринадцать отмечено роком,

Тринадцать —

                       несчастье одно».

Сегодня ее предрассудком

Смутить невозможно меня...

Цветут на снегу незабудки

Голубизною дня.

Улыбки в глазах у прохожих

Порхают, как мотыльки,

И сердце не петь не может

О том, что горят огоньки.

О том, что узорчатым тюлем

Мороз занавесил окно,

О том, как от счастья не сплю я,

Хоть полночь пробила давно.

Гудок паровозный плывет

В холодном сиянье.

Город не знает,

Что бьется, живет

Новое сердце

               в старом зданье!

Ты слышишь, морозная чуткая ночь!

Жена

       подарила мне дочь!

 

       СУДЬБА

 

Воздуха первый глоток,

Первый глоток молока —

Вспыхнул родной огонек,

Нежится в теплых руках.

Мать улыбается дочке,

Дочка торжественно спит.

В окна морозные молча

Звездное небо глядит.

Милая,

       бабушки дружно

Спорят уже о судьбе:

Что суждено, мол, тебе

В жизни

       на тропах

               завьюженных.

Бабушки, ваши седины

Могут о многом сказать,

Вам довелось при лучине

Юность свою коротать.

Но поглядите,

                       какие

Зори в ночи за окном,

Вдаль магистрали стальные

Светлым уходят лучом.

Скоро огни эшелонов

Даже в глуши побегут,

Гордые горы с поклоном

Недра свои отомкнут.

Слышите песню?

                       К вокзалу,

Видно, ребята идут.

Степи Алтая, глубины

                       Байкала

Смелых романтиков ждут.

Бабушки, добрые, славные!

Бросьте гадать о судьбе,

С нашими смелыми планами

Ей ли тягаться в борьбе!?

Тише,

               разбудите   дочку.

Дочка торжественно спит.

Город

Зажег золотистые строчки,

Словно

Поэму о счастье творит...

 

       ВОСКРЕСНЫМ ВЕЧЕРОМ

 

Пойдем на лед! Сегодня воскресенье.

Оставь на время книги и дела!

Погода хороша на удивленье:

Смотри, как даль огнями расцвела.

Смотри, как мягко падают снежинки,

И лед горит под лезвием конька!

Наверно, пары там неудержимо

Проносятся, смеясь, в руке рука.

Не хмурься укоризненно, не надо,

И головой кудрявой не качай.

Я знаю, что отыщутся преграды:

Забот семейных непочатый край,

Потом конспект урока не написан,

Потом тетради надо проверять.

А в небе звезды спелые повисли,

Хоть выходи в корзину собирать.

Пойдем на лед! Как девочку былую,

Я прокатить тебя не утерплю,

Случайно в мочку уха поцелую

И ветру в тон шепну: «Люблю, люблю!»

И месяц позавидует нам ясный,

Морозный воздух дрогнет, как струна..

Ты улыбаешься, родная, ты согласна?

Да здравствует чудесная жена!

 

       ДРУГУ

 

«Нас водила молодость

В сабельный. поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

Убивали вас.

Но в крови горячечной

Подымались мы,

Но глаза незрячие

Открывали мы...»

                       Э. Багрицкий.

 

Ты слышишь, товарищ, песню

Неугомонного «гёза»?

Как от клинка, от песни

Брызгами сыплются звезды.

Сбрось одеяло больничное,

Выпрями плечи с хрустом.

Медики с их искусством

Будут бряцать «отмычками» -

В нас

       от любой болезни

Незаменимый ключ.

На подоконник влезь-ка —

Солнце глядит из-за туч.

Неба сполохи синие

Плавятся на волне...

Разве мы так обессилили,

Чтобы не спеть о весне?

Пусть не держали мы сабли,

Не закалялись в боях.

Разве мы духом ослабли,

Сердце сжигая в стихах?

Сбрось одеяло больничное,

На ноги с песней вставай!

Так поступаю обычно я.

Песни нужны,

               выручай!

Песни такие,

               чтоб звезды

Сыпались,

               как от клинка

Неугомонного «гёза».

Не подводи старика!

 

       АЛМАЗЫ

                       Александру Гевелингу

 

Полусумрак кабинета,

Гул мотора вдалеке.

Будто скальпель, у поэта

Карандаш блеснул в руке.

И стихи, что я взлелеял,

Обласкал в душе теплом,

Накрест шрамом заалели

Под его карандашом.

В сердце боль.

               Да как же это?

Я работал до рассвета,

И слова, слова-алмазы,

Отбирал для каждой фразы.

Я глазам своим не верил, —

Брагой в голову обида.

Так хотелось хлопнуть дверью,

Но остыл, и стало стыдно:

«Лезу вглубь, не зная брода...»

Пригляделся я к стихам:

Не алмазы, а порода

Тускло блещет тут и там.

...Вот она,

               поэта смелость.

Здесь огня и страсти мало,

Здесь нужна такая зрелость,

Чтоб не спутать прах с кристаллом.

А глаза его охотно

Открывали мне секрет:

Не спеши, ищи, работай,

Не жалея сил,

               поэт!

 

 

       ПЕСНИ  МОИ

 

День усталостью лег у рта,

Версты гудят в ногах,

Сердце тревожит вопрос с утра,

Словно взведенный наган.

Может, дорогой не той иду,

Может, песни пою не те?

Мысленно снова назад бреду,

Вехи ставлю на каждой версте:

Здесь

       отмахнулся небрежно один,

Парень в пестром кашне,

Здесь лысеющий гражданин

Круто спиной повернулся ко мне...

Видно, напрасно о клавиши чувств

Строки стихов я ломал,

Этих проймет лишь змеиный укус,

А не поэзии жаркий накал.

Здесь

       черноглазая вытерла слезы

И улыбнулась песне моей.

Пусть говорят, что житейскую прозу

В строчку не вставит поэт-соловей.

Мне ни к чему с соловьями родство,

Мне бы шагать целиною бескрайней.

Если рабочий сказал:

—  Ничего,

Это по-нашему, я понимаю, —

Значит, на сердце легла угольком

Песня, согретая в сердце моем.

Может, ошибка туманит глаза?

Дую себе лишь в усы?

Грузом весомым друзей голоса

Звонко легли на весы.

— Это тебе от студентов, —

И улыбнулась жена.

Мне показалось, на улице лето

Или в разгаре весна.

Капли роняют цветы с лепестков,

Пламенем белым, ромашки горят.

А на стекле ожерелья подков —

След января.

День усталостью лег у рта,

Версты гудят в ногах,

Но не могу отдыхать до утра:

Ночь трудовая в огнях.

 

       ПИСЬМО

 

Я живу в ожиданье

От письма до письма.

А письмо, как свиданье,

Словно в гости сама.

Словно нет и разлуки,

Словно снова вдвоем,

И горячие руки

На плече

На моем...

А весна расплескалась

Голубою волной,

И, как розовый парус,

Сад в цвету надо мной.

Сердце полнится песней,

Жизнь вдвойне веселей,

Хоть с мальчишками 1вместе

Мне гонять голубей...

 

 

 

 

 

 

АВГУСТОВСКАЯ НОЧЬ

                               Посвящаю Валентине Лис

 

Чуть нахмурены черные брови,

На ладони пригрелась щека,

Может, дело в участливом слове?

Может, в сердце гнездится тоска?

Валентина Егоровна, Валя,

Уважаемый всеми хирург!

Отчего паутинки печали

Меж бровей обозначились вдруг?

И какая причина кручины?

Чем развеять ее, чем помочь?

Оглянись, посмотри, Валентина,

Как во сне улыбается дочь:

Не улыбка,

               а солнечный зайчик,

Что ей снится сейчас:

Колобок

Или сказка про мальчика-с-пальчик?

Разметался кудряшек ленок,

Под щекою ладошка,

Тихо спит ясноглазая крошка.

Ты губами коснись осторожно

Этой нежной младенческой кожи:

Веет свежестью, веет теплом,

Пахнет сладким парным молоком,

Веет чем-то таким дорогим,

Что слеза обжигает глаза.

Если трудно бывает другим,

То тебе —

               и тоска не гроза.

...Вот и няня всплеснула руками:

— Завтра утром вставать с петухами,

Ты не спишь, все мечтаешь, Валюта!

Ой, голубка, старуху послушай.

Знаю я, отчего молодице

Не лежится порою, не спится.

Жизнь одной коротать —

Значит, счастья не знать,

А милого найти —

Веселее в пути.

Жизнь —

               ухабистый путь,

Не забудь.

Говорю я тебе:

                       одинокой

Не помогут, родная, мечты.

Только вижу, что врач Белооков

Не случайно приносит цветы. —

И старушка легла не спеша.

У хирурга заныла душа.

— Белооков...

Студентом, бывало,

Он встречался ей грустный, усталый.

Чуть надорваны лямки халата,

А в глазах нерешенный вопрос,

Словно радость кому-то он нес,

Не донес,

И жалеет до слез,

Что душа его так небогата...

Няня, няня, пойми, наконец,

Что у дочки отец есть,

                               отец.

Дочка вырастет,

                       спросит однажды:

Где же папа мой, мама, скажи? —

А не спросит, так люди подскажут,

Разве этого избежишь!

Что ответить?

Себя обвинить,

В сердце детское боль заронить?

Или все рассказать до конца,

Чтоб забыла такого отца?

Слышишь, няня? —

Но няня уснула...

Ночь роняет звезду за звездой,

За рекою гармошка вздохнула,

Видно, тоже пошла на покой.

Валентина склонилась устало,

И опять перед ней замелькала

Та

       далекая ночь...

За окном ветра вой,

Дочь-малютка в жару,

А в квартире пустой

Стекла тонко звенят на ветру.

Бьют часы девять раз...

Бьют часы десять раз...

Вот сейчас...

Вот сейчас

Он войдет,

Вспыхнет свет...

Вдруг стук,

Он!—

Нет!..

Это сливы

По стене барабанят тоскливо.

Завтра сад не узнать.

Нет Сергея опять...

Где доверчивый взгляд и улыбка,

Где тепло обнимающих рук?

Ходит хмурый,

               как будто ошибку

Совершил,

               а исправишь не вдруг.

И внезапно от мысли одной,

Словно злая рука,

Сердце сжала тоска:

— Он с другой, он с другой... —

Карих глаз томный взгляд,

И над бровью две родинки в ряд.

А часы повторяли тревожно:

Возможно, возможно...

...Он вошел неожиданно, шумно,

Свет зажег и присел на диван.

По глазам

               воспаленным, бездумным

Поняла Валентина:

                       он пьян.

Легкий запах знакомых духов

Подсказал ее сердцу без слов,

Где Сергей пропадает порой.

— Нет, ты мой,

                       мой, мой! —

Оттолкнув Валентину, Сергей

Бросил грубо:

— Довольно истерик!

Я себе, наконец, не злодей,

Надоело любовью все мерить!

Надоели мне комнаты эти,

Писк ребенка всегда на рассвете.

Нет покоя ни ночью, ни днем.

Где там помнить о муже своем:

Хирургический стол, операции,

Опекаешь чужое здоровье!..—

«Это он? Это он?

Кто с любовью

Мог дочурке своей улыбаться?

Это он,

               кто тогда с крутизны,

Как мальчишка, кричал над рекой:

— Я люблю. Я люблю,

                       черт возьми! —

И смеялся,

               родной,озорной?»

Как случилось,

Не вспомнить теперь —

То ли горькая быль,

                       то ли сон:

Валентина без памяти крикнула:

— Вон! —

И захлопнула дверь...

А за темным окном

Ночь журчала дождем.

Гром бросал под откос

За ударом удар деловито,

Будто конь о дощатый помост

Гулко грохал копытом...

Слезы женские,

                       слезы обильные!

Вы смягчаете горе порой,

Как июльские буйные ливни

Умеряют отчаянный зной.

Но она не заплакала,

                               нет.

До дивана едва добралась,

Плыл в глазах полукружьями свет,

Боль в груди,

               словно кровь,

                       запеклась

...Утро медленно веки открыло,

Провожая ночную грозу.

Плыл туман над землей белокрылый,

На стекле оставляя слезу.

А часы отбивали радушно:

Жить нужно,

               жить нужно...

...Да, о прошлом грустить,

Вспоминать о былом —

Только в сердце своем

Боль невольно будить.

Валентина тряхнула кудрями,

Отгоняя видения прочь.

Август щедрой рукой

                       над домами

Выткал звездами теплую ночь.

Пахло медом, антоновкой спелой.

Город спал в окруженье садов,

Замирала и снова звенела

Беспокойная песня сверчков.

Лип к ресницам предутренний сон,

Но понять не успела,

                               что снится:

Разбудил телефон —

Вызывали в больницу.

Раздумье ночное забыто,

И мысли, как прежде, свежи.

Шагает она деловито,

Вокруг тишина,

                       ни души.

На листьях роса, как монеты,

Мигают сквозь сон фонари,

Но вот уж за речкою где-то

Белеет косынка зари.

...В приемном покое две няни

Над женщиной хлопотали:

— Не плачьте, голубка,

                       он встанет,

Не зря же врача вызывали.

Она не таких вызволяла. —

И Валентина узнала,

Узнала,

Карих глаз умоляющий взгляд

И над бровью две родинки в ряд.

«Как, откуда, зачем?

(Разбилась машина,

                       звонил ординарный,

Шофер безнадежен совсем.)

Он?»

И сердце толкнуло ударом.

Сквозь бинты кровь алеет,

Перепутаны пряди волос,

Как точеный, с горбинкою нос.

Резко брови темнеют...

Опустилась на стул:

— Вот и встретились... —

Мысли, как птицы,

И глаза ослепили зарницы,

А в ушах жаркий гул:

«Обманул, обманул...»

Так бывает в грозу:

Вспышка молнии мрак рассечет —

Ты увидишь цветы и росу,

Каждый пень различаешь в лесу

И тропинки крутой поворот.

...Молчали медсестры и няни,

Молчал Белооков смущенно.

И вдруг, нарушая молчанье,

Сергей прошептал полусонно:

— Сынок, не балуйся, сынок,

Погаси огонек,

               погаси огонек. —

Вздрогнув,

       она покачнулась невольно.

Больно!

Верю, что больно!

Верю и знаю, что трудно,

Может, трудней не бывает.

Жизнь отмеряет секунды,

Сердце секунды считает.

Взгляни —

               на висках его снег,

Мужайся,

               о прошлом не плачь.

Ты не просто сейчас человек,

Ты —

       врач!..

Ты слышишь слабеющий стон?

Не время обиды считать...

Отца у дочурки отнял он,

Ты хочешь

               у сына отнять?..

Будто волны разбились о мол

И тумана завеса упала. 51

Валентина решительно встала:

— Инструменты!

Больного на стол...

 

 

В утреннем небе голубь с голубкой,

Радуясь солнцу, легко кувыркались.

Тучи, одетые в белые шубки,

К северу медленно удалялись.

А переулком, где тени лежат,

Двое шагали походкой неброской.

Остановились на перекрестке.

— Дальше не надо меня провожать.

Хочется все передумать одной.

Вы не сердитесь, —

                       она улыбнулась.

Голуби плыли над головой,

Даль широко-широко расплеснулась.

Долго глядел Белооков ей вслед,

Таял в тени дорогой силуэт.

Каждая яблоня через ограду

Крупные яблоки,

               словно в награду,

Ей протянула на гибких ветвях.

Солнце искрилось в упрямых кудрях.

Шла Валентина навстречу лучам,

Было приятно и больно глазам.

 

       БАЛЛАДА О  ТАМАРЕ

 

Памяти Тамары Ильиной,

калининской партизанки,

бывшей студентки физико-

математического факультета

Калининского педагогического

института им. М. И. Калинина.

 

Она стрелять училась в тире

С колена, лежа и на слух.

Друзья недаром говорили:

— Таких стрелков не сыщешь двух!

Случись беда, —

                       шутили часто, —

Не поздоровится врагам. —

Но девушка твердила страстно

Своим восторженным друзьям:

— Конечно, палец на курок —

И покатилось яблочко. —

В глазах ее дрожал дымок,

Взлетали брови бабочкой...

— Легко стрелять в картонный лист:

Рука не дрогнет, верен глаз,

И даже пули резкий свист,

Волнуя, не тревожит нас.

Но так же метко по врагу

Смогу ли я стрелять?

Смогу?.. —

Стояли клены в пламени зеленом,

Задумчиво качая головой,

Казалось, будто юношам смущенным

Они шептали молодой листвой:

«Ой, ребята, какие глаза:

В ресницах крылатых укрылась гроза,

Глянет спокойно —

                       обдаст холодком,

А улыбнется —

вздыхай тайком».

Да, у Тамары забота одна...

Любит Тамара порой помечтать.

Ночь прислонилась плечом у окна,

Ветер устал фонари качать

В доме уснули,

Тамара не спит,

Чутко страницы шуршат под рукой.

То Лобачевский, то мудрый Эвклид

Сердце ее увлекают мечтой...

И, отрываясь от формул на миг.

Видит Тамара себя педагогом.

Взгляд устремил на нее ученик,

Да не один —

               любознательных много.

Солнечный луч серебристой указкой

Мягко по карте скользит, по доске:

Всё представлялось весеннею сказкой,

Песней, что слышалась невдалеке.

...Но не мечтала она, не мечтала

Здесь, на опушке, стоять у сосны.

Шишка в сугробы звездою упала:

Белка метнулась пожаром лесным.

Пальцы на спуске уже занемели,

Ствол автомата горит синевой.

Ели да сосны, сосны да ели —

Край наш Калининский, край наш лесной!

Мчаться бы здесь целиною на лыжах,

Щеки румянил бы колкий мороз.

Девушка, слух напрягая, не дышит —

Ветер гортанные звуки донес.

Снег на дороге хрипит под ногами,

Двое печатают шаг не спеша,

Плотно закутаны шеи платками,

Руки в карманах уютно лежат,

Брошены за спину карабины:

Что им бояться?

Молчит тишина.

Черная свастика, лапы раскинув,

Четкой печатью на касках видна.

Пальцы у девушки, словно пружины.

Блеснули глаза,

В глазах — гроза.

Вздрогнул седой, настороженный бор.

Бьет автомат, задыхаясь, в упор.

Эхо взметнулось гулким ударом:

—Та-ма-рра!.. —

Так над землею гроза прогремит:

Травы встают в человеческий рост,

Мелкий родник, как река, забурлит.

       Смотришь, кустарник и тот подрос.

...Тихо в лесной глухомани.

Дятел работать устал,

Гибко поднялся на снежной поляне

В бархате весь краснотал.

Тропки в сугробах текут ручейками,

Тянет еловой смолой,

Ветка порою стрельнет под ногами.

Слушает лес на посту часовой.

Где-то в землянке тоскует гитара:

— Тамара, Тамара!.. —

Глядит партизан на огонь камелька,

Блуждает по струнам в раздумье рука.

Часто в округе ночные пожары

Страхом метались в глазах у врага,

Свистом и воем старуха-пурга

Множила эхо:

               — Тамара, Тамара!..—

Грустит партизан напевая:

— Царица, царица лесная. —

Откинув со лба капюшон,

Вздохнул часовой у сосны:

— Играет...

Влюблен!

Хорошая мета весны.

Однако зима не сдается, —

И шубу плотней запахнул.

Прошел ветерок иноходцем,

Всхрапнул и деревья качнул...

Мартовский вечер звезду погасил,

Ветер в охотничий рог затрубил...

В черном пальто, в полушалке белом,

Как буревестник в пенных волнах,

В снежной пурге пробиралась смело

Девушка, пряча улыбку в глазах:

— Придется гестапо опять пометаться,

Недолго осталось им здесь  бесноваться.

Прислушалась.

Тень у ограды —

                       засада.

Избы стоят в сиротливом молчанье,

Выстрелы где-то вдали прозвучали,

— Надо пройти, обязательно надо...—

В щели дверей залетали листовки,

В скобы газеты входили туго.

Это оружье вернее винтовки,

И зашумела поутру округа.

— Наши идут! —

Зашептала соседка

Возле колодца соседке другой.

— Наши идут! —

Шелестела газета

В каждой деревне под каждой рукой.

Даже старушка, что чинному старосте

Кланялась часто до самой земли,

Утром прошла, не скрывая радости,

Бровью насмешливо пошевелив.

...А партизанка, в снегу утопая,

В лес торопилась уйти поскорей,

Вихри тугие в кольца свивая,

Вьюга следы заметала за ней

Но не дремал настороженный враг.

Ветви раздвинулись,

Окрик, как выстрел.

— Слева — болото, справа — овраг,

Вспыхнув, погасли тревожные мысли.

В тусклом рассвете глядел на нее

Ствол автомата.

— Здесь, на опушке, детство мое

Сено сгребало когда-то,

Кажется, тучи темнели вдали,

Мать торопила:

— Скорей, не шали, —

И улыбалась, тревогу тая:

«Кем она станет,

                       дочурка моя?»

Руку в карман,

Размахнулась,

Бросок! —

Взрыв пеленою лесок заволок.

Снова бросок —

И снова взрыв!

Лес загудел, голоса заглушив.

Пули взметнули колючий снег.

С последней гранатой

                       встал человек...

...Волга, река голубая,

Гулкие, знойные плесы!

Чайки, волну на лету обжигая,

Пену и солнце на крыльях уносят.

Волга! Ты слышала прежде не раз

Голос девчонки русоголовой.

Жадно хочу я, чтоб снова и снова

Голос ее раздавался сейчас:

— Эй, не робейте, подружки, вперед.

Рук загорелых уверенный взмах,

К бакену быстро Тамара плывет,

Брызги веселья искрятся в глазах:

Волга!

Упала в сугроб партизанка,

Косы скользнули на плечи кольцом,

Вьюга затихла на миг над волжанкой,

Словно хотела запомнить лицо.

А на опушке «ура» загремело —

Это друзья подоспели сюда.

Тело Тамары подняв неумело,

Юноша выдохнул:

— Хлопцы! Беда... —

В тесной землянке умолкла гитара.

— Тамара!.. Тамара!.. —

Но зашумели дубы вековые,

Эхо откликнулось в дальних лесах.

Молча стояли друзья боевые,

Горе и гордость светились в глазах.

Так начинала легенда о ней

Славный крылатый полет.

Да, в благодарных сердцах у людей

Подвиг, как песня, живет.

 

       БАЛЛАДА ОБ ОТЦЕ

 

Ему едва сравнялось девять,

Когда над царственной Невой

Народ пошел в последний бой,

Чтоб вековую тьму развеять.

Не осознав еще событий,

Он к переменам был готов,

Не занесенный в списки житель

Трущоб московских, чердаков.

Полубосой, полураздетый,

Красногвардейским маршам в лад,

Шагал он, часто неприметный,

В тени разрушенных оград.

Блестела грань штыков солдатских,

Хрипел на станции гудок.

Оборвыш, не видавший ласки,

Носил рабочим кипяток.

И, угощаясь сухарями,

Мечтал о новых, лучших днях.

Дымили площади кострами

И отблеск их плясал в глазах.

...Пришла зима в раскатах гулких.

Кровавился зарей рассвет,

Метель гуляла в переулках,

Казалось, солнца больше нет.

Застыла города громада

В снегу до пятых этажей,

И беспризорников команда

Кормила по подвалам вшей.

От грустных несен тонкий иней

Струился дымкой у дверей:

«... А я, мальчик на чужбине,

Позабыт от людей.

Позабыт, позаброшен

С молодых, юных лет...»

Метель колючею порошей

Скребла о стены им в ответ.

... Но не забыла власть Советов

Бездомный, уличный народ.

Особым ленинским декретом

В их жизни сделан поворот.

...Рассвет упал росой на камни,

Заря прошлась по куполам.

В просторном зале с босяками

Беседовал Дзержинский сам.

Он, улыбаясь, мальчугана

За подбородок нежно взял:

— Тебя зовут-то как?

— Иваном.

— Ванюшей, значит...—

Помолчал.

Глаза серьезные, большие,

Их невозможно избежать.

— Ты человеком должен стать,

Так власть Советская решила, —

Негромко говорил Дзержинский

Мальчишке — моему отцу.

А он стоял — вихрастый, рыжий,

Веснушек искры по лицу,

Глаза колючие, как льдинки.

Но где-то в глубине зрачков

Зажглись хорошие искринки

От этих теплых, гордых слов.

Согрели жизнь четыре слова.

Отец берег их не случайно,

И мне однажды в час суровый

Их передал как завещанье.

Я помню тот июньский вечер.

Припав к отцу, рыдала мать,

А он тряхнул меня за плечи:

— Ты человеком должен стать! —

Закат за дальнею горою

Зажег пожаром край небес,

Все ближе, ближе звуки боя,

Исчез в дыму за речкой лес.

Отец ушел походкой твердой,

Туда, где дрался батальон.

А на рассвете возле брода

Вдруг на бегу споткнулся он.

Качнулось небо над землею,

Отец упал в густой бурьян,

Уже немеющей рукою

Сжимая стынущий наган.

...Фашист, прищурив глаз, угрюмо

Ответа на вопросы ждал.

Отец о чем-то долго думал,

О чем-то долго вспоминал.

Сковало тело жгучей болью,

А перед взором сквозь туман

Поля пшеницы на приволье

Шумели, словно океан.

Горели зори над рекою,

Играли дети у реки:

Мерцали, плыли над Москвою

Огромной жизни огоньки.

Былое, близкое, родное...

Не мог он им не дорожить.

И цепенящею тоскою

Сжимало сердце слово «жить».

И, может быть, на грани жизни

Ему почудилось, что вот

Спокойно рядом встал Дзержинский,

Как в памятный, далекий год.

Глаза серьезные, большие,

Их невозможно избежать.

«Ты человеком должен стать,

Так власть Советская решила!»

В лице солдата ни кровинки,

Но где-то в глубине зрачков

Зажглись решимости искринки

От этих добрых, гордых слов...

Давно затих последний выстрел.

В осенней роще тишина.

Ложатся на могилу листья,

Как боевые ордена,

А я гляжу в глаза любимой

И понимаю вновь и вновь,

Что наша жизнь непобедима,

Как наша верная любовь.

И если сын у нас родится,

Я знаю, что ему сказать,

В душе моей завет хранится:

«Ты человеком должен стать!»

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

С т и х и

 

Счастье

Обычное дело

Вечер

Гвоздики

Утренние зори

В трамвае

Слезы

Ветер

Я пришел

В осеннем лесу

Истец

У мальчишки горе

Гимн жизни

Счастливое число

Судьба

Воскресным вечером

Другу

Алмазы

Песни мои

Письмо

 

Поэмы

 

Августовская ночь

Баллада о Тамаре

Баллада об отце