Медленная мята

Суворов М. И.

С93       Медленная мята: Стихотворения.— Тверь: НИИ
«Центрпрограммсистем, 1995.— 80 с.

Любителям поэзии не надо представлять Михаила Суворова.
Его поэмы и стихи, многие из которых нашли свою вторую жизнь
в широко известных песнях современных композиторов, известны
по всей России. Мерилом в творчестве поэта всегда были
общечеловеческие ценности, потому и неподвластны времени
строки, вышедшие из-под его пера.

Спонсор издания—отдел образования администрации
г. Твери.

ББК

М. И. Суворов, 1995.

 

Казалось бы, с годами творческая интенсивность поэта
должна снижаться. Может быть, для кого-то в этом законо-
мерность и объективная причина, но только не для Михаила
Суворова. Пожалуй, еще никогда за всю свою жизнь поэт не
работал так активно и напряженно, как в последние 4—5 лет.
И результат налицо: в его поэтических книжках «Бинокли
памяти», «Песни разлук», «Длится осень» и в представляемой
сегодня книжке «Медленная мята» — огромное большинство
составляют новые стихи поэта. А сколько их промелькнуло лишь
в местной печати и на радио, а сколько лежит в папках
рукописей будущих сборников. Суворов нынче мог бы предло-
жить издателям не меньше 3—4 вполне готовых к печати книжек
стихов.

Согласитесь, такую интенсивность труда художника наших
дней не часто встретишь. А ведь скажем прямо — и возраст дает
себя знать, и здоровье отнюдь не богатырское, и работа в школе
отнимает изрядно времени и сил. Да еще как мешает отсутствие
зрения — сколько стихотворений, строф, строчек приходится
держать в памяти да еще шлифовать, редактировать, причем без
карандаша и бумаги. Но Суворов не любит, когда ему
приписывают подвиги. Он отщучивается: «Не путайте меня
с полководцем-однофамильцем! У меня жизнь — просто работа».

Творчество поэта — явление диалектичное, движущееся.
Еще недавно одна из последних его книжек открывалась высоко
патетическим стихотворением «Поэзия», определявшим тональ-
ность всего сборника. И вот новая книжка. Традиция продолжа-
ется. Одно из первых стихотворений в ней — «Пегас» тоже
о поэзии, но уже в ином, лирико-философском ключе. Это не
отказ от убеждений, не сдача позиций — это трудный, нели-
цеприятный разговор с самим собой, это попытка осмысления
своей поэзии, пройденного творческого пути:

 

Известно, что не перепишешь
Былых стихов, былую жизнь.
Я не боюсь суда людского,
И все-таки душа болит.
Давай, Пегас, проскачем снова
От «А» до «Я»..-
Но Конь молчит.

 

На протяжении всего творчества М. И. Суворова весьма
заметными у него были и остаются остро-социальные стихи,
заряженный токами времени лиро-эпос. Таковы его стихотворе-
ния последних лет «Цыганка», «Электричка», «Бомжа», «Оби-
да», «Эмигранты» и многие другие.

Показательно стихотворение «Обида», простенькое по сюже-
ту, незатейливое по выбору художественных приемов и красок,
оно отличается пронзительной искренностью, болью души.
В основу стихотворения положен реальный факт — у самого
поэта недавно увели автомашину: ободрали «Жигули», поснима-
ли все, что сумели, и бросили остов в лесу. Сам факт, конечно,
трагичен, но Суворов при этом находит новый, неожиданный
поворот темы, угол зрения:

 

...Ну, что же мне делать с тобою,
Мотор в шестьдесят лошадей?!
Такой бы табун черногривых
Скакал бы вперед и вперед...
«Жигуль» мой, «Жигуль» несчастливый,
Поедем опять на ремонт!

 

Я не зря выделил слово «опять» — оно тут ключевое.
Оказывается, автомобиль уже приходилось ремонтировать —
сразу после приобретения. Стало быть, сегодняшние угонщики
подстать заводским горе-умельцам. И отсюда, совсем по-
суворовски — вытекает обобщающий вывод, восхождение от
конкретного факта к широкой картине жизни:

 

Законы? Какие законы?!

Лихая кругом кутерьма.

Милиция наша смущенно

Разводит руками: —Эх-ма!..

Зато пропивает добычу

Ворье.

А в цеху заводском

Чудят бракоделы привычно.

Вот так на Руси и живем...

 

В творчестве поэта в последние годы (и в новом сборнике,
в частности) широко представлена традиционная, одна из
сквозных и излюбленных его тем: природа и человек, их
диалектическое взаимодействие. Чего стоит хотя бы одна деталь-
ка (а Суворов всегда очень внимателен к художественным
деталям!): «а заря умылась у реки, синевы в ладони нацедив...»!
Такое метафорическое изображение природы одушевляет, очело-
вечивает ее.

В ряду стихотворений о природе и человеке выделяется
доброе, мудрое и светлое стихотворение, посвященное памяти

незаурядного человека и поэта Бориса Харлашкина,— «Скво-
рец». Вроде бы, оно о птахе малой, о пичуге ласковой, для
которой люди добрые ладят в садах скворечники. Но ведь оно
также и о людях, о нас с вами!

Что ему раздор людей
В прошлом веке, в нашем?!
Может, он куда мудрей,
Что летит на пашню...

В этом же ключе выдержана и концовка стихотворения:
«Хорошо бы нам с тобой понимать друг друга!» Да, конечно, это
прежде всего о наших человеческих взаимоотношениях, о дефи-
ците добра и теплоты. Интересны для читателя и такие его
стихотворения о природе, как «Радуга», «Бузина», «Волчьи
ягоды» и др. По-своему хороши «Лилии», «Мирный гром»,
«Митинг»: «Митингуют галки над собором, и гудят, гудят
колокола...»

Принято считать, что нынешние дети, подростки не любят
поэзию, далеки от нее. Но я видел, как на уроке тверские
школьники слушали его «Речку», «Птичку-невеличку», и от души
радовался за поэта. Суворов — художник-анималист, и когда он
рассказывает о птицах или животных, читателям видится наша
нескладная, неустроенная жизнь:

 

Птичка-невеличка, словно спичка,
Догорает молча под кустом.
Отболело сердце, отстучало —
Сколько перелетов — то на юг,
То сюда, где жизни всей начало,
Где птенцы и позабывший друг...

 

И вот это двуплановое развитие сюжета, а вернее,
переживаний «крохотного, крылатого живого существа», постро-
ено на ярких, емких и точных психологических деталях: «лес без
песен, точно сирота», «кто-то рядом цвенькает несмело, ничего —
научится потом», «хорошо бы прилетели дети — почему-то
страшно за детей», «сердце ткнулось в ребра, ставя точку,
в теплом небе вздрогнула заря». А венчает этот напряженный
метафорический ряд сдержаная, немногословная и потому
впечатляющая концовка стихотворения:

 

Золотую уровнив головку,
Птичка-невеличка замерла.
Божья любопытная коровка
Каплей крови по крылу сползла.

 

Стоит ли говорить об очевидном знаке качества — мастер-
стве автора. И оно заметно во многих произведениях, вошедших

в его новый сборник. Нужно очень хорошо знать лес и повадки
его обитателей, чтобы заметить: «Да, у зайца славные глаза —
темные, с коричневым отливом». А в другом месте, сознавая
необратимость происходящих в нас перемен, автор грустно
вздыхает: «Стал не тот ледоход, да и сам я не прежний...» Есть
у него и откровенно философские раздумья: «Люди восходят, как
звезды,— долго ли будут гореть?..»

По праву много места в каждой его книжке, в том числе
и в этой, занимают стихи о любви, причем нынче он включил
в сборник только новые. Нет возможности останавливаться на
каждом из них. Глубоко прав автор, утверждая: «Мне кажется,
что небо создавало всю нашу землю из самой любви».
Разнообразны и по-своему интересны, ярки стихи «Забытые
имена», «Сударыня», «Вопрос», «Египтянка», «Ирина», «Плен-
ница», «Ханша». А стихотворение «Жар-птица» можно назвать
символичным не только по заглавию, но и по самой сути — здесь
дышит сама история, но есть и личные воспоминания, и раздумья
о смысле жизни. Вряд ли кому из читателей не придется по душе
светлое, чуточку озорное, очень доброе стихотворение «Первый
поцелуй»:

...И губы свои из оконца
Ты мне, пацану, подала,
Как царской чеканки червонец,
Что бабка твоя берегла.
Подробности мило опустим —
Не место звенеть медякам...
Зову вас по-прежнему Люсей,
Простите за дерзость, мадам!

 

Любопытно, что в последние годы любовная лирика и стихи
на исторические темы у М. И. Суворова все чаще сопрягаются,
интегрируются — ив этом есть свой глубокий смысл. Читатели,
особенно юные, не любят поучений и установок, лобового
морализирования типа «любовью дорожить умейте...» Но зато
они с интересом прочитают стихи о гордой любви и высокой
верности, примеры которых до нас донесли легенды и предания.
Таковы в этом сборнике «Половчанка», «Литовка», «Пленница»,
«Римлянка» и др.

Говорят, что на вкус, на цвет товарища нет. Что ж, поэт
постарался учесть эту истину, формируя новый сборник. Если
молодежи напрямую адресована любовная лирика, то людям
с житейским опытом здесь предлагается целый большой раздел
стихотворных раздумий о жизни и разных ее сторонах. Одно из
лучших в книге, на мой взгляд, философское стихотворение —
«Слово». Мне очень понравились также «Роща», «Часовня»,
«Одиночество», «Иуда», некоторые другие. А есть ли такие, что
не запомнятся, покажутся неинтересными? Наверное, тоже есть

и тут уж пусть каждый судит на свой вкус и лад... Отдельный
небольшой раздел посвящен историческим сюжетам. Примеча-
тельно, что у всех из них есть своя актуальная подоплека,
своеобразное зеркало жизни сегодняшней.

И конечно же, М. Суворов не мог не включить в новую
книжку раздел стихов для детей. Здесь нам представлен цикл
«От зари до зари». Может быть кому-то покажется неуместным,
излишним включение во взрослую книжку детских стихов. Чтож,
оставим судить-рядить об этом читателям, только не забывайте
слова самого поэта:

 

...Земля отцов — она не чернобыл,
А золотая жила вдохновения,
 

Которую я в детстве застолбил.

 

Л. В. СЛАНЕВСКИЙ,

кандидат филологических наук, доцент ТГУ.

       

 

ЦВЕТА И ФОРМЫ

Слышу звезды, слышу росы —

Звукам утра кто не рад?

На губах моих покосный

Незабытый аромат.

Наплывает густо, внятно

Горьковатая теплынь:

— Здравствуй, медленная мята,

Здравствуй, мудрая полынь!

И кому какое дело,

что не вижу я ни зги.

Где-то небо заалело,

Чертят чибисы круги...

Кровью сердца, чуткой кожей

Постигаю лес, поля...
Невозможное возможно,
Если хочешь жить не зря.
Доброта и чья-то жалость —
Дар неласковой судьбы,
Но любая в жизни малость
Не давалась без борьбы.
Распахнулся мир огромный
Грома, радуг, тишины...
И его цвета и формы
Всем видны —
И мне видны.
Потому, наверно, годы
Я потратил,
Чтобы дружить
Одиночество природы
С одиночеством души.

 

 

I

 

ПЕГАС

 

Давай, Пегас, начнем сначала
И быстрый бег, и быстрый взлет.
Труба чуть слышно прозвучала,
Труба зовет —

куда зовет?

Ты не стриги зазря ушами:
Настало время.

Время есть,

Чтоб нам полями и лугами
Промчаться путь заветный весь.
Дорога дальняя знакома.
Мы вскинем память на седло
И вдаль —

от маленького дома,
Где детство солнышком взошло.
И что нечаянно забыли,
Припомним, словно бы мираж.
И что случайно пропустили,
Возьмем теперь на карандаш,
Ты недоверчиво косишься,
Крылатый зверь?

Косись, косись...
Известно, что не перепишешь
Былых стихов, былую жизнь.
Я не боюсь суда людского,
И все-таки душа болит.
Давай, Пегас, проскачем снова
От «А» до «Я»...

Но конь молчит.

 

ЛИЛИИ

Ирине

Белых лилий россыпь на воде

Обнажил застенчиво туман.

И не верю этой красоте:

Чудится оптический обман.

У природы фокусов не счесть,

Хоть ее мордует человек...

И Бермудский треугольник есть,

И метельный тополиный снег,

И луна кругла, как циферблат,

Только трудно стрелки разглядеть.

Что часы далекие таят?

Может статься, нашу жизнь и смерть.

Но заря умылась у реки,

Синевы в ладони нацедив,

Машут мне руками рыбаки:

— Посмотри, как божий мир красив!

Показалась любопытной жизнь.

Я кричу:

— Удачи вам, друзья!
Распахнулась голубая высь,
Облаками по волнам скользя.
И раскрылись бережно цветы,
Примагнитив трепетных стрекоз.
От невинной редкой чистоты
Стало сладко до воскресших слез.
Я купаюсь в этой красоте,
Позабыв и время, и года...
Белых лилий россыпь на воде
Как следы идущего Христа.

 

МИРНЫЙ ГРОМ

 

Скорей бы дождь.

Он скоро зашумит:
Земля исходит сладкою истомой.
Наседка клохчет, сердится, спешит
До первых капель с малышами к дому.
Птенцы ее, шалея от жары,

На все лады пищат неугомонно.

И словно биллиардные шары,

Желтеют стайкой на траве зеленой.

В лазури коршун очертил дугу...

Ах, черт возьми, ружьишко хоть какое,—

На этот миг,

и погрозить врагу...
Но кто рванулся в синеву стрелою?
Какой смельчак прикрыл цыплят собой?
Какое сердце яростью объято?
Над головой зашелся криком бой,
Такой необъяснимый, непонятный.
Со всех сторон, как будто из пращи,
Касаток шустрых к солнцу возносило.
На сизых перьях плавились лучи.
На силу налетела тоже сила.
Клинками замелькали сотни крыл.
У ласточек завидная отвага.
И коршун заметался, отступил,
В белесой туче спрятался бедняга.
...Решились, ополчились и смогли...
Я — сам не трус,

но птицам подивился.
А вот и дождь.

И молния вдали.
И мирный гром по небу прокатился.

 

СКВОРЕЦ

 

Он сидит как фон-барон
И зарю встречает.
Свистну я,

и свистнет он —
Ловко отвечает.
Чуть отставлено крыло,
Отливает сталью.
У скворечника тепло,
Никаких печалей,
Что ему раздор людей
В прошлом веке, в нашем.
Может, он куда мудрей,
Что летит на пашню.

Прокормить, взрастить скворчат —

Помотаешь душу.

Надо в рощу, надо в сад

К яблоням и грушам...

День-деньской, как челоночок,

Труженик мелькает.

Затуманился восток,

Запад затихает.

И опять как фон-барон

Мой скворец на месте.

Свистнул я, и свистнул он

Раз, и два, и... двести.

Чуть отставлено крыло,

Отливает сталью.

Улыбнуться бы светло,

Словно все в начале.

Словно горе и беда

Где-то за горами.

Но давно легли года

На лицо рубцами.

Ах, скворец, певец лихой,

Туго в жизни, туго!

Хорошо бы нам с тобой

Понимать друг друга.

 

 

БУЗИНА

Инне

Ворох воровьев на бузине.
Бузотёрят шустрые воришки.
В паутинной ранней тишине
Только этих забияк и слышно.
То клюют друг друга,

то крылом

Ягоды на землю осыпают...
Я прервал разбойничий содом,
Я прервал,

но вот зачем, не знаю.
Выстрелом, наверно, прозвучал
Окрик мой, и гулкий, и суровый.

Он пичуг мгновенно разметал,

Как случайный ураган полову.

Затаились где-то вдалеке

Воробьи.

Еще не встало солнце

Ни весло не стукнет на реке,

Ни ведро не звякнет у колодца.

Головой растерянно верчу,

Уши, словно ватой, заложило.

Тонкий луч, как тонкую свечу,

Поскорей бы небо засветило.

Ой, какой пугающий простор...

— Бузина, и ты поникла тоже?

Ну, давай поговорим с тобой,

Больше воробьев не потревожу.

Полная пустая тишина

Не таит ни запаха, ни вкуса.—

Бузина стоит обнажена

И ветвями вздрагивает грустно.

 

«МИТИНГ»

 

Митингуют галки над собором:
Не понраву им колокола.
...Сколько было трещин и зазоров,
Где хватало места и тепла.
Выводились верткие галчата
Под навесом ржавых куполов.
Только вот с рогатками ребята
Выбегали вдруг из-за углов.
Напугают, постреляют малость
И умчатся к речке огольцы.
Тишина лазурная качалась,
И вставали на крыло птенцы.
Хорошо на свете быть крылатым —
Землю знать и зыбкость облаков.
До чего же люди непонятны,
То ломают, то возводят вновь.
Умудрились и сюда добраться,
Купола облили серебром.
Ладаном кадильницы курятся,
И мерцают свечи даже днем.

И тоскуют голоса ла хорах,
Словно жизнь кому-то не мила...
Митингуют галки над собором,
И гудят, гудят колокола...

 

 

ЖУРАВЛИНАЯ СТРОЧКА

 

Гекзаметра размеренная

строчка
В закатном небе четко

проявилась.
Ах журавли, куда вы,

птицы, к ночи?
Какая незадача

приключилась?
Наверно, осень реактивным

махом
Вослед явилась, холодом

пугая.
Иль, может, кто-то порохом

бабахнул
По голенастой утомленной

стае?

Гадаю, вспоминая день весенний,
Когда ловил болотных

карасей.
Вокруг туман, и никаких

людей.
И только в камышах

теснились тени,
От комаров обороняясь

веткой,
Я замер, кепку на затылок

сбив:
На островок под сень

лохматых ив
Шагали птицы тихо,

неприметно.
Уж если повезет, так

повезет:
И рыбы в сетке отливали

медью,

И журавли, торжественно

помедлив,

Пустились в пляс, как

праздничный народ.
Сменялись пары, плавно

приседая,
Ласкались шеи, медленно

скользя...
Вершилась, видно, свадьба

молодая.
Я не дышал, судьбу

благодаря.
Но чья-то равнодушная

двустолка
Толкнула воздух —

все оборвалось.
И в небе воспаленном долго-
долго
Тягучее отчаянье неслось.

 

 

       ПТИЧКА-НЕВЕЛИЧКА

 

Умирает птичка-невеличка,
Белая с малиновым хвостом.
Птичка-невеличка, словно

                               спичка

Догорает молча под кустом.
Сердце отболело, отстучало.
Сколько перелетов: то на юг,
То сюда, где жизни всей

                               начало.

Где птенцы и позабывший

                               друг.

Позабыл, резвится

                       без печали,

Для него отрадней суета.
Наконец-то песни зазвучали,
Лес без песен, точно сирота.
Кто-то рядом цвенькает

                               несмело.
Ничего — научится потом.

Птичка-невеличка отзвенела,

Белая с малиновым хвостом.

Хорошо бы дети прилетели.
Почему-то страшно за детей.
Может, заигрались, не успели?..
Только нет, не вспомнили о ней.
Каждый умирает в одиночку,

Говорится это не зазря.
Сердце ткнулось в ребра,
Ставя точку,
В теплом небе вздрогнула

                               заря.

Золотую уронив головку,
Птичка-невеличка замерла.
Божья любопытная коровка
Каплей крови по крылу

                               сползла.

 

 

                   ЗАЯЦ

 

А у зайца славные глаза,
Темные с коричневым отливом.
Кто облыжно людям рассказал,
Что косой зайчишка и трусливый?
В дальних далях при лучинной мгле
Сочинился неразумный лепет.
Сколько баек бродит по земле
О соседях наших на планете.
Кто решил, что мудрая сова
Днем слепа, а ночью прозревает?
И кукушка, говорит молва,
Откукует и цыплят таскает.
Представляю, как смеется лев,
Что у львицы мы рисуем гриву.
Этот неразборчивый посев
Не украсит никакую ниву.

Перестать бы глупость умножать.
Постигать природу ой как надо!
Ведь она не мачеха, а мать —
Повторяться буду до надсады.
Может до кого и докричусь,
Что зайчишка не покинет лежку,
Хоть под боком у него промчусь,
Разметая пышную порошу.
Он лишен трусливой суеты,
Он глядит, опасность разумея,
И, косясь, уходит от беды,
Оглянуться просто не умея.
Зная затаенные леса,
Зверь по снегу катится красиво.
Да, у зайца славные глаза —
Темные, с коричневым отливом.

 

 

РЕЧКА

 

Откуда тягучее пенье
На знойном пустом берегу?
Застыла вода без движенья,
Как путник, замерзший в пургу.
Давно ли она веселилась,
Искрилась на белых камнях.
По нашей вчерашней России
От речек синело в глазах.
У памяти странное свойство:
Старательно все воскресит,
Посеет зерно беспокойства,
Посеет его и растит.
Давно ли ключи клокотали,
Давно ли сверкали ручьи?
Но в поймах леса вырубали,
И выпили влагу лучи.
Когда-то пары поднимали,
Не знали, какую беду
Накличут на землю.

Не знали?.

Сегодня беда на виду.
И здесь,_:на болотистой речке,
Кувшинки в июле цветут,

Как будто зажженные свечки
Куда-то русалки несут...

 

 

ГОСТИНЕЦ

 

А липа сыплет желтые цветы

В мои раздумья, что подчас пусты,

В мою печаль

и в мой озябший вечер.
Я встречи жду, совсем обычной встречи,—
Сегодня внук, наверно, прибежит.
Дрожит слеза, в душе слеза дрожит,
Ни горькая, ни сладкая,—

такая,

Что сердце бьется, больно замирая.
И наплывает, разгораясь, даль,
В которой дед серебряную сталь
Косы звенящей

ловко отбивает

И дым цыгарки кольцами пускает.
А липа сыплет желтые цветы
На деда, на меня и на кусты,
Где я стою в рубашке синей-синей
И на ладонь ловлю медовый ливень.
Смеется дед морщинками у глаз:
— Ну, что, милок, прибег проведать нас?
Тебе гостинец бабка припасла.
Аида снедать, не утекут дела.—
И вот в былом далеком-далеке
Гуляет пенка в теплом молоке,
В тарелке рядом угловатой горкой
Подовые поджаристые корки.
Я хрумкаю духмяными, ржаными...
Ничто на свете не сравнится с ними.
Я запиваю пенным молоком.
...О, время, время —

сколько грусти в нем!
Деревня в нем и домик в три окошка,
К босым ногам притрафленная стежка
И вечер этот,

где замкнулся круг.

Стучится внук.

— Входи, товарищ внук!-
Я прячу корки, что с ломтя обрезал.
Томиться прошлым может бесполезно:
Довольно в жизни разной маяты.
...А липа сыплет желтые цветы.

 

 

НА РАССВЕТЕ

 

Метель улеглась на рассвете
У старых тесовых ворот.
Но что-то почуявший ветер
Щеколдой назойливо бьет.
А там отелилась корова,
В уютном дворе за стеной.
Мычащее выдохнув слово,
Мотает она головой.
Хозяин лицо утирает,
Дрожит от волненья рука.
Он тоже утробно вздыхает
И поднимает телка:
— Смотри, белоногий сынишка!
Неужто не хочешь взглянуть!—
Корова натруженно дышит
И тянется сына лизнуть.
...А в доме за печкой солому
Уже расстилают

                       и ждут...

Не рвутся ребята из дома
Обычной ватагой на пруд.
Коньки позабыты и клюшки...
Глаза у мальчишек блестят.
Цветастые белые кружки
На полке о чем-то звенят.
...А ветер,

       то ходит сторонкой,
То стукнет в окошко легко...
И пенится всюду поземка,
Как будто кипит молоко.

 

 

НА ЛЬДИНЕ

 

Стал не тот ледоход:
Виновата плотина.
По реке проплывет
Одинокая льдина.
Желтой пеной течет
Муть,

слизнув побережья.
Стал не тот ледоход,
Да и сам я не прежний.
Все грущу, все ищу
Дорогие приметы,
И к лесному ручью
Дошагал до рассвета.
В полусумраке лед
Берега раздвигает,
Белой глыбой встает,
На изломах сверкает.
Закипает ручей
И раздольно, и круто...
У стволов, у корней
Я мечусь почему-то.
— Ну, не трусь!

Молодцом

Прокатись по стремнине.—
Я с коротким шестом,
Как мальчишка, на льдине.

 

 

ТОПОЛЯ

 

Я люблю тополя!—

Говорю осторожно,

Потому что земля

У корней, как пороша.

Станет жухлой потом,

И в листве на приволье

Затолкутся кругом

Стайки въедливой моли.

Но случается миг

В жизни дерева краткий.

Он и мал и велик

Драгоценною платой.

Удивляет земля

По чуть-чуть, понемножку,—

И цветут тополя

Я ярко-красных сережках.

 

 

НА ШОССЕ

 

Тормозят машины:

Над шоссе закат.

Желтые осины

Свечками горят.

На рябине красной

Ягоды желты.

Льется свет опасный,—

Хуже темноты.

Ночь лучом раздвинешь,

Глянешь —

и вперед.

Солнце не отринешь:
И слепит и жжет...
Тормозят машины:
Пляшут блики косо,
Словно апельсины,
Скачут под колеса.

 

 

ЗАДУМЧИВЫЙ ЧАС

 

Падают спелые звезды
Мимо распахнутых глаз.
Это случается поздно —
В самый задумчивый час.
То ли пораньше ложиться,
То ли пораньше вставать?
Вот она мчится, жар-птица,
Разве ее удержать!
Зря поднимаю ладони:
Искры уже на земле
Скачут в полынном полоне,
Чтобы исчезнуть во мгле.

День занимается розов,
Слышится трубная медь.
Люди восходят как звезды —
Долго ли будут гореть?

 

КЛЕНОВЫЙ ЛИСТ

 

Какой нечаянный артист,

Какой отчаянный художник,

Что изваял на тонкой ножке

Кленовый лист?

Моя ладонь ему мала.

И он скользит с печальным звоном.

Он был, как сумерки, зеленым,

Когда земля цвела.

Свершает солнце поворот,

Не знает время передышки.

И вот по капле соки вышли,

И начинается полет.

По кругу вниз, по кругу вниз,

На землю, в землю,

Значит, к Богу.

Еще чуть-чуть, еще немного,

И я сгорю, как этот лист.

 

 

II

 

 

Людмиле

 

ЖАР-ПТИЦА

 

Ты живешь в моем воображеньи,
Юное веселое виденье.
Ты бежишь по травам у воды,
Где кувшинки, как следы звезды,
Что скользила ночью по волнам.
Я тебя русалкам не отдам.
Хохочи во весь горячий рот —
На губах твоих заря цветет.
Лепестки ромашки на губах,
Бесенята мечутся в глазах...
Ты со мною в Поле Половецком —
Половчанка с тайной полудетской.
На кошме лежишь обнажена,
Ты — моя невеста и жена.
Не пугайся топота коней:
Это только в памяти моей.
...Ты — княгиня.

Терем у Днепра

Затопило золото с утра.
На тебе кокошник голубой
Отливает знойной бирюзой.
Ты руками прикрываешь грудь,
До тебя далек и близок путь.
Не моги другому покориться:
Ты была и есть моя Жар-Птица..
Хохочи во весь горячий рот.
На губах твоих заря цветет,
Лепестки ромашки на губах.
Ты не знаешь, что такое страх.
Ты живешь в моем воображеньи,
Юное веселое виденье.

Потому таю под сердцем дрожь,—
Я уйду,

и ты со мной уйдешь.
Но во имя верности в любви
Ты в стихах останься...
И живи!

 

 

ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ

 

Ах, Люся Крючкова, ах, Люся!—
Далекий мираж засиял.
Наверно, в нечаянной грусти
Воскрес деревенский причал.
Проворные волны плескались,
Сушились везде невода.
Смолистые лодки качались,—
Садись и плыви, хоть куда.
В какое-то хмурое лето
Отчалила ты неспеша.
У русских по разным приметам
Цыганская бродит душа...
И высохла речка.

Мальчишки

Не помнят ни речку, ни нас...
Лишь сладко акации дышат
В заветном саду и сейчас.
...О, сердце, ты бейся потише:
Тебе ли полуденный зной!
Была ты не русой, не рыжей —
Была ты всегда золотой.
И губы свои из оконца
Ты мне, пацану, подала,
Как царской чеканки червонец,
Что бабка твоя берегла.
Подробности мило опустим:
Не место звенеть медякам.
Зову вас по-прежнему Люсей.
Простите за дерзость, мадам!

 

 

ЗАБЫТЫЕ ИМЕНА

 

Ни явь, ни сон,

но я услышал снова
Имен забытых золотистый звук:
Одну Полиной звали Зеваковой,
Другую звали Инной Дорощук.
Года туманят озорные лица,
И бантики, как бабочки, цветут.
Не звезды, нет,—

простые ученицы

Ушли в толпу, где плачут и поют.
Живут себе,

живут и, слава Богу...
И обо мне ни думки, ни мечты...
Так хочется за косы их потрогать,
Сорвать цветы и подарить цветы.
Потом бегом

в «большую перемену»
Играть в лапту,

покуда ветер стих.
Они в мою команду непременно
Шагнут лукаво, обходя других.
Одна стрельнет вишневыми глазами,
Вторая вскинет серые глаза.
Когда в сердцах таинственное пламя
Рождается,

как летняя гроза?
О, этот миг высокого накала
В душе своей попробуй улови!
Мне кажется,

               что небо создавало
Всю нашу Землю из самой любви!..
Не потому ли я услышал снова
Имен забытых золотистый звук?
Одну Полиной звали Зеваковой,
Другую звали Инной Дорощук.

 

 

       СУДАРЫНЯ

 

                       Ирине

 

Прости, меня, прости за старомодность.
Сударыня, ты нынче как весна.
В глазах подснежник раздвигает робость,
Восходят звезды, словно бы со дна.
Еще сугробы за окном морозным.
Прошедший век просыпал весь песок.
Остались зерна, золотые зерна
В его часах

и воздуха глоток.

Давай потратим дорогую малость, ,
Потратим так, чтоб не корить себя.
Эпоха нам безбожная досталась,
Где дьяволы толпились у руля.
И мы с тобой из горького замеса
Военной крови, лагерных баланд...
Сударыня, ты нынче как невеста,
Тебе фату бы и смущенный взгляд.
Я знаю, что растают снег и ярость.
Крылом бровей зазря не прекословь:
О, сколько в мире мерзостей случалось,
Но не кончалась на Земле любовь!
Так улыбнись и распахни ресницы:
В глаза глядится заревой восток.
Пускай слеза блеснет и растворится
На персиках твоих горячих щек.
Мне хорошо,

мне звонко и свободно,
Как будто пью из чистого ручья.
Прости, что раньше не был старомодным,
Сударыня, сударушка моя!

 

 

               СВЕЧА

 

Ни любить, ни страдать не хочу.
Осуждайте меня, осуждайте,
Отгоревшие страсти листайте,
Но не трогайте только свечу.
На столе огонек золотой
Никого не тревожит ночами.

Не колеблется стойкое пламя,
Словно сердце,

               где длится покой.
...Откипела ручьями весна
И садами давно не дымится,
И нечаянно больше не снится,
И не знаю,

               была ли она.

Память, память, тебя не виню.
Васильками осыпалось лето,
К листопаду стремятся рассветы
Или даже к морозному дню.
И «антоновкой» в доме моем
Напоен остывающий воздух...
Понимаю, что редкие звезды
Для кого-то взошли за окном.
Допоздна одиноко молчу.
Если хочется, то повздыхайте,—
Осуждайте меня, осуждайте,
Но не трогайте только свечу!

 

 

ВОПРОС

 

                               Л. И.

 

— А стихов о любви маловато,
Или ты разучился любить?—
На вопрос я молчу виновато
И, как лодка, готовлюсь отплыть.
Дайте берег, и речку, и весла,—
Закипит, заиграет волна.
Одолеть эту тему непросто,
Если скалы восходят со дна.
Сколько бился о камни бортами,
Сколько раз кочевал без ветрил...
Перед женщиной белое знамя
Опускал и опять возносил.
И надежда барахталась в гуле
Штормового дождливого дня.
То глаза, как магниты, тянули,
То глаза отвергали меня...

Были губы, и гиблые речи,
И кудрей золотое руно,
Обнаженные жадные плечи
И похмелья скупое вино...
Дайте берег, и речку, и весла,
Я, как лодка, готовлюсь отплыть.
Одолеть эту тему непросто,
Вы попробуйте сами любить!

 

 

 

               ЛЕГЕНДЫ О ЛЮБВИ

 

               АФРОДИТА И АДОНИС

 

       Юлии

 

Она — из моря.

Он — с горы.

Глаза в глаза метнули стрелы.
Что дремлют в сердце до поры.
И знойно солнце зазвенело.
Затрепетали мотыльки,
Кусты прибрежные качнулись.
На расстоянии руки
Улыбки вдруг соприкоснулись.
Царевич знал:

не надо к ней.

Но что такое здесь «не надо?»
Струилось золото кудрей
Кленовым жарким листопадом.
Светясь как тонкая свеча,
Не торопясь ничуть одеться,
Богиня с юного плеча
Стирала брызги полотенцем.
Запел в крови безумный зов,
Обжег Адонису ланиты.

—        Хочу любви,—

почти без слов
Уже шептала Афродита.
Уже не муча, не дразня,
Она шептала, тяжелея:

—        Отдай себя, возьми меня!—
И замер он, дышать не смея.

—

Светло кругом!

—

А что нам день.

 

—

А как же боги?

— Что нам боги,

Над нами облачная тень

И никакой вблизи дороги. —

Адонис дрогнул.

                       Влажно розы

Укрыли их от чуждых глаз.

Но рокотнуло небо грозно, —

У Зевса леденящий бас.

Потряс царевича испуг,

Объятья разом разомкнулись.

Богиня гордо усмехнулась

И вмиг растаяла, как звук.

Лишь полотенце белой чайкой

Мелькнуло в зелени ветвей.

И у богов,

               и у людей

Любовь за трусость не прощает...

 

       ПИГМАЛИОН

 

Резец отложен.

               Невозможно

Резцом добавить что-нибудь.

Ваятель робко и тревожно

Погладил маленькую грудь.

Под крышей голуби стонали,

Олива под окном цвела...

Но губы статуи молчали,

Увы, лишенные тепла.

Слоновой кости блеск рассветный

Слепил художнику глаза.

Литого золота браслеты

Он ювелирам заказал.

Он заказал на торге тогу,

Как для невесты молодой.

— Пигмалион, побойся бога,

Не делай статую смешной.

Она прекрасна без нарядов,

Амуру славная мишень. —

Но не вернуть на Землю взгляда,

Где промелькнула Зевса тень.

Затворник, сердцем непохожий

Ни на кого,

               чего-то ждал,

На холостяцком жестком ложе

Плечо точеное ласкал.

О, как мечта в душе звенела!

О, как душа звенела в нем!

И кровь прощально закипела

Испепеляющим огнем!

За все на свете не ручаюсь

По слухам это говорю:

Отдал он статуе,

                       отчаясь,

Невинность гордую свою.

Киприда,

               преклони колена!

Склонись главою, Аполлон:

Белым-бела, как в море пена,

Красавица стряхнула сон.

В глазах ее заря плескалась,

С горячих губ срывался крик,

Быть может, это показалось

Ему?

       Наверно, показалось...

Но миг любви —

       великий миг!

 

 

       НАРЦИСС

 

Как звезды в синюю пучину,

Тянулись женщины к нему.

Едва ли ведал он причину,

Я сам причину не пойму.

Охотник,

       гордый и холодный,

Стрелял в оливах голубей.

Любил себя,

               любил свободу,

Всегда один, всегда ничей.

Случалось,

               шутки ради крикнет:

— Ау! —

               И нимфа, торопясь,

К Нарциссу трепетно приникнет,

Зазывной страсти не стыдясь.

Потом казнит воспоминаньем

Себя во сне и наяву.

Потом твердит как заклинанье:

— Ау, ау!—

Но кто услышать не захочет —

Не слышит жалобы чужой.

Охотник, как хмельной, хохочет

С другой красавицей лесной.

Красавица купает пальцы

В его кудрях:

               — Остановись! —

Но лепестками розы платьице

По бедрам заскользило вниз.

Быть может, мы, влюбляясь, любим

Саму любовь?

               Вопрос непрост.

Нарцисс навек остался людям

Цветком,

               прозрачным, словно воск.

Года не сделались оградой.

И нынче, как приходит срок,

Чудачки милые украдкой

Целуют трепетный цветок.

О женщин жертвенные души,

Я слышу ваш смущенный глас:

— У каждого свои игрушки,

Не отнимайте их у нас!

 

 

ИРИНА

 

Царь смотрел светло и бодро
На пирующих друзей.
За окном приморский город
В зыбкой зелени ветвей.
За окном цвели оливы,
Розы спали за окном.
Старый раб неторопливо
Разливал гостям вино.
Все шутили.

Флейты пели.

Но поднялся царь, и рек:
— Вы со мной делить умели
Добрый мир, вина глоток.
И любовь, и вдоволь злата
Не скупился я дарить.
Я прощаю виноватых
И прошу царя простить.
Грянул час.

Едва Аврора
Вскинет золото лучей,
Должен я уйти покорно
В Тартар — сонмище теней.
Но Совет богов смирится,
Не тряхнет земную твердь,
Если кто-то согласится
И мою заменит смерть.
Замер пир,

и в гулком зале
Закачалась тишина.
Гости медленно вставали,
Не допив еще вина.
Пропадали молча, дружно.
Словно их смывал поток.
Царь поник, терзая душу,
Был жесток такой урок.
Но когда вдали зарница
Заиграла, зацвела,
Встала бледная царица
И супруга обняла.
Перед ней мелькнули годы,—
Радость жизни, смех детей,
Дорогой приморский город,
Храм, где тысячи свечей.
И вздохнув,

скользнула в Лету.
Гроб ее жрецы несли.
Для потомков имя это
Даже мифы сберегли.

 

 

ПЛЕННИЦА

 

Дымился долго Вавилон.
О Город Вечный, ты низложен!
И плач, и крик со всех сторон,
И гонят пленниц обнаженных.
Надежда словно умерла
С кинжальным хрипом Валтасара.
Но пышно яблоня цвела
Под пеплом близкого пожара.
Земля вершила свой завет,
Людей как будто не жалея.
Сгорел закат, горел рассвет,
В лазури знойно пламенея.
Тревожно женские глаза
Царя персидского искали...
Никто не гнулся, как лоза:
Тела горячие устали.
И вышел он.

И у шатра,

На пальцах кольцами играя,
Смотрел, уже хмельной с утра,
Себе наложниц выбирая.
— У этой груди, как цветы.
У этой лоно золотится
И зубы редкой красоты,
И улыбается девица.

—        Ты кто?—

Все замерли вокруг.
Она шагнула, не трепещет,
Как будто встала на каблук,
Как будто брюки шелком блещут.

—        О, царь!

Я — мужнина жена!
Он был как воин не последним.
Его вчера взяла война —
Сложил крыла любимый лебедь.
И я своих могучих крыл
Не распахну:

пропала резвость.
Ты всех на свете победил,
Но не меня,

прости за дерзость!

Она легко из-под ногтей
Изъяла зелье,

засмеялась...
Упала тихо,

и над ней
печально яблоня качалась...

 

 

       ТАИС АФИНСКАЯ

 

Был город взят.

               А город новый, новый.

Ни памятников здесь

                       и ни дворцов.

Какой-то вождь,

                       наверно, непутевый,

Его построил на костях рабов.

Солдаты пировали, как ведется,

Срывая с амфор Бахуса печать.

Я амазонкой ехала под солнцем,

Сверкая шлемом, восхищая знать.

Потом плясала под луной высокой —

Звенели кубки, плавилось вино,

На грубых лицах корчились пороки,

Но мне, гетере, было все равно.

Не просто нам отстаивать свободу,

Не потому ли вянет красота?

У женщин всех времен и всех народов

Природная сокрыта чистота.

Любуйтесь жадно, воины-герои! —

Трусливых Македонский не держал.

Он возлежал

               и медленно за мною

Из-под ресниц тяжелых наблюдал.

— Мой господин!

Душа моя, тоскуя,

Тебе поет орфеевой струной,

Тобой живу и для тебя танцую,

Тунику прочь —

                       я вся перед тобой!

О, я, Таис, умею одеваться,

И раздеваться я умею так,

Что статуи готовы улыбаться,

Готовы совершить греховный шаг. —

А факелы плескались, как знамена.

Афины вспоминались,

                       сожженные дотла.

— О город мой,

ты будешь отомщенным! –

Я крикнула у царского стола:

— Хочу, чтоб ночь сияла полководцу,

Хочу костер огромный,

                               гей, огня!—

Швыряли пламя в окна и в колодцы...

Пожар метался до начала дня.

Бродила я, смущенная, в лощине

Среди шатров и боевых коней.

Всесильны боги,

                       и сильны мужчины,

Наверно так,

                       но женщины сильней!

Готовы совершить греховный шаг.—
А факелы плескались, как знамена.
Афины вспоминались,

сожженные дотла.

—        О город мой,

ты будешь отомщенным !-
Я крикнула у царского стола:

—        Хочу, чтоб ночь сияла полководцу,
Хочу костер огромный,

гей, огня!—

Швыряли пламя в окна и в колодцы...
Пожар метался до начала дня.
Бродила я, смущенная, в лощине
Среди шатров и боевых коней.
Всесильны боги,

и сильны мужчины,
Наверно так,

но женщины сильней!

 

 

ЕГИПТЯНКА

 

Опять тоска,

и веер прочь.

Рванула жемчуг, жемчуг — градом.
— Ах, мамка, мамка, разве надо,
Чтоб над землей сияла ночь?
Не звезды блещут в вышине —
Медузы, желтые Горгоны!
Старуха бродит в тишине,
Как страж надежный и бессонный.
У госпожи такая боль!
У госпожи такое горе!
Любовь, она всегда, как море,
Омоет и оставит соль.
И не заешь и не запьешь
Соленость эту.

Сердце ноет.

О, благородный римский вождь!
Тебя ничто не беспокоит.
Сорвал цветок и выпил мед.
Умчался в гордую столицу.
Твоя забытая царица

Глаза свои слезами жжет.
— Зачем дворцы, зачем рабы,
Зачем усмешка Сфинкса длится?
Ах, -мамка, мамка, от судьбы
Ничем уже не откупиться.
...Старуха дремлет,

                       а кругом

Жара волнами спозаранку.
Бредет по саду египтянка,
Росу сбивая рукавом.

 
Неслышно,

в розовом кусте,
Вся золотая-золотая,
Змея стояла на хвосте,
Головкой плоскою кивая.
Короткий крик —

                       отрезан путь,

Но слышен шепот нетерпенья,
И подгибаются колени,
Раскрыта мраморная грудь.
И зубы гадины вошли
В сосок с проклятым вожделеньем,
Как поцелуй было любви.
...И жизнь, и смерть —

                одно мгновенье!

 

 

РИМЛЯНКА

 

                               Валерии

 

Рим бушует, плачет, торжествует...
Судьи судят, стража сторожит.
Каждый вечер, стражников минуя,
К подземелью женщина спешит.
Обреченный умирать от жажды,
Умирать от голода,

                       отец
Ждет ее,

               он воспаленно страшен,
Вопреки рассудку не мертвец.
Невдомек ни умудренным судьям,
Ни хмельным солдатам-молодцам,

Что римлянка кормит, кормит грудью

На смерть осужденного отца.

Я не знал ни Фландрии, ни Рима.

Рубенса не знал, как величать.

Просто потрясла меня картина

И невольно вспомнилась опять.

Кто-то скажет,

то придумка это,
Что художник это сочинил.
И заснет блаженно до рассвета,
Чуя в жилах половодье сил.
Я не стану к спящему стучаться:
Пререканьем горечь не избыть.
Если разучились удивляться,
Значит, разучились и любить.
Потому ютится в комнатушке
Бывший воин,

сыновьям чужой.
Чьи-то позабытые старушки
Из приюта просятся домой.
Вяжут, словно в баню, узелочки
И бредут, с надеждой за порог:

— Вот приедут,— обещала дочка.
— Вот приедут,— обещал сынок.
Но сгорают порохом закаты,
Доцветает за апрелем май...
Мы, быть может, расщепляя атом,
Расщепили души невзначай.
Что-то с нами сотворилось, люди!
Не пойму до точки, до конца.
...А римлянка кормит, кормит грудью
На смерть осужденного отца.

 

 

       ЯРОСЛАВНА

 

— Князь уснул,

                       большой, родной до боли.

Игорь мой, хвастливый, как дитя.

Прискакал, примчался из неволи,

75Иноходца плетью торопя.

Конь храпел.

Ворота распахнулись.

Крикнул Игорь:

               — Ладушка, встречай!

Ярославна!

               Мы домой вернулись,

В гридницу зови и угощай. —

Терем зашумел, заволновался,

Радость расплескала тишину.

Пил и ел хозяин,

                       и смеялся,

Что остался жив и не в плену.

— Понимаешь, девы обольщали!

Понимаешь, как хитер Кончак!

Саблю подарил булатной стали,

Дал шатер шелковый, вот чудак!

Я ужом из-под надзора,

Волком рыскал по чужим степям,

Лебедью метался по озерам

И таился рысью по лесам.

Сколько стрел пропело понапрасну:

Русича не просто усмирить. —

Говорил,

               а взор веселый, ясный

Сном смежало, сон не победить...

Князь уснул,

               а я припоминала,

Как узнала о беде лихой:

Бой проигран,

               полегла дружина,

Окружили князя, увезли.

Плач катился по горам и долам,

Не в подолы падала слеза.

А гроза уже копилась в тучах,

Лучник-ветер стрелы оперял.

Я ночной кукушкой куковала,

Рассказала звездам обо всем.

Гром просила, ураган просила

И молила землю нам помочь...

Князь уснул.

               Горячечная влага,

Как роса осыпала чело.

Игорь верит в хитрость и отвагу.

Я-то знаю,

               что его спасло!

 

 

ХАНША

 

Ой, какой урус курчавый,
Борода светла, как лен!—
Ханша зорко примечала,
Что при ней смущался он.
Понимала,

что батыру
Очень хочется домой.

—        Отпустить батыра с миром,
Пусть гуляет над Невой?
Пусть над Ладогой гуляет,
Помнит наш Каракарум,

Где на троне восседает
Всей державы честь и ум?—
Усмехнулась

и плечами

Ханша зябко повела,
И тягучими очами
Князя словно обожгла.
Ни сказала ни полслова.
...Рассыпалось время в прах,
То на скачках, но на ловах,
То ночами на пирах.
Всюду вместе,

всюду рядом,

Взгляды, словно бы клинки...
И любовь,

и капля яда,—
Ханше все теперь с руки.
Отливали звезды синью,
По шатру блуждала тьма.
Явь и сон неразделимы,
Если в сердце кутерьма.
И шептали губы жадно:

—

Ты молчи, не прекословь!—
...Утром гордо и парадно
Мир обещан и любовь.

 

—

Вот Ярлык!—

и ханша скрылась,
Глаз блеснула бирюза,
И нечаянная милость —
Одинокая слеза.

А над степью, над горами
Нарастал весенний шум.
Князь с коня тряхнул кудрями:
— Ну, прощай, Каракарум!-

 

 

 

ПОЛОВЧАНКА

 

Красных девок половецких
Брали русские князья,
Брали в жены.

Ох, невесты
Были дивны,

и не зря!
Косы — смоль,

глаза — как ночи.
Ну, а ночи, что костры...
Высоко луна хохочет,
Дразнит мирные шатры.
Дразнит юных и влюбленных,
Будоража сонный стан.
Даже девок обрученных
Зазывает за курган.
...Только нынче не до шуток:
Сабли пьют степную кровь.
У княгини ранним утром
Черной птицей бьется бровь.
Сердце словно не на месте,
Сердце — исстари вещун.
Гусли тронула,

но песня

Не нашла утешных струн.
А по Киеву вразвалку
Скачет враг, велик, хитер...

—        Значит, князь убит на Калке,
Значит, близится позор:

 

Что княгиня, что рабыня —
Для татарина равно.
В духоте шатра обнимет,
 

Выпьет деву, как вино.

—        Мамка, княжича — на хутор!
Крест надень, Христу молись.
Подрастет малец и круто

Отомстит за нашу жизнь!..
Говор слышится гортанный...

—        Степь родная, выручай!—
Аргамак исчез в тумане,
Уходя от «волчьих стай».
На лице сверкали росы,
Косы — будто два крыла.
Но занозисто и косо
Чья-то свистнула стрела,
Замер конь.

Лежит княгиня,
Слезы высохли у глаз.

—        Нет, не стала я рабыней,
Я — твоя, Великий князь!

 

 

ЛИТОВКА

 

Полоненный князь Литовский,
Воевавший даже Русь,
Без друзей теперь, без войска,
Правду знает наизусть.
Правда вовсе не утешна:
Предал брат,

какой позор!
Он трусливо и поспешно
Казнь свершит,—

блеснет топор.
Стража зла,

но пощадила
узника.
К нему одну
Без конвоя пропустила
На прощальный миг жену.
Как припала,

и с надеждой
Говорила торопясь:
— Ты возьми мою одежду,
Я останусь,

слышишь, князь!
Не пугайся, что литовка
Безрассудна и смела.
Все случится очень ловко.

Торопись, заря взошла.
Обо мне потом потужишь,
Будет время и слезам.
Кто сейчас литовцам нужен —
Разве я?

Подумай сам!
Стыдно князю

в женском платье
Убегать.

— Беги, молю!—
Так бывает —

жизнью платят
За волшебное «люблю»...

 

 

       МАРИНА МНИШЕК

 

Говорят, отравили Марину.

Говорят, что сама умерла.

Как постигнуть былого глубины —

И благие, и злые дела.

Перепутались корни событий

В непролазной чащобе веков:

То Борис Годунов, то Лжедмитрий,

То под Тушином гривы костров...

Угадать промелькнувшие тени,

Угадать и понять не судьба:

Кто кому послезавтра изменит,

Кто обманет других и себя?

Но Марина всегда неизменна,

Непокорна шляхетская кровь.

У Марины ресницы как тени,

Чуть изломана гордая бровь.

Отступиться, убраться с чужбины

Под родительский кров?—

                               Никогда...

Есть и будет царицей Марина,

Ей по силам любая беда.

Пусть убит и развеян по ветру

Муж ее,

       но остался престол...

И она не засохшая ветка,

Украшавшая некогда ствол.

И в другом она мужа признает,

Расцелует у всех на виду,

Хоть душою он волк или заяц...

Голова у Марины в бреду.

Все ей помнятся белые кони

В красном бархате царственных сбруй.

В золотой всероссийской короне

Камни, камешки огненных струй.

Патриарха склоненная выя,

Храм венчальный, во храме огни, —

                                       Все ее.

Все по-царски красиво,

Матка боска, былое верни!

Только власть — не всегда именины,

Громыхнула засовом тюрьма.

Говорят, отравили Марину, —

Отравилась Марина сама.

 

 

       ПЕРСИЯНКА

 

Какая тишь:

               звенит камыш,

Скрипят уключины, скрипят. У

же костров не разглядишь,

Где зло ватажники галдят.

Я словно вижу,

               как Степан

Суровит брови и молчит.

Его турецкий ятаган

По рукоять огнем облит.

Я — персиянка,

                       я — ничья,

Дружине я — как слезный дым.

Любовь безумная моя

Смущала их, мешала им.

Когда удача в дом гуртом,

Они прощали жизнь мою.

Когда беда стучалась в дом,

Они у злобы на краю.

Они готовы в шелк шатра

Вонзить татарские ножи.

Я не казацкая сестра,

А потому — дрожи, дрожи.

Я чутко слушала шаги:

Они грузны, они грозны.

— Аллах великий! помоги!

Дожить сегодня до луны.

Пускай небесным фонарем

Осветится могучий лик.

Побудем мы еще вдвоем

Хотя бы миг, последний миг! —

Я так молилась каждый раз,

Швырнув монисто на ковер.

Но, как шайтан, вбежал в шатер

Однажды Филька, щуря глаз.

Казак сердился:

               — Все! Шабаш!

Твои моления пусты.

Он не разбойник, Стенька наш,

Он волю дать пришел.

                       А ты?!

Сюда, как гром идет война,

Но мы тебя убережем.

Сбирай жупанчики, княжна! —

И мы — на струг,

               и мы плывем.

Какая тишь,

               звенит камыш.

А за кормой — чадрой туман.

— Не забывай меня, Степан.

Мой атаман, ты победишь!

 

 

 

               III.

 

                       Анне Зюзиной

 

       СЛОВО

 

Вот сижу за письменным столом
В глубине взъерошенной России.
Дом уснул,

обычный блочный дом,
Млечный путь плывет в окно курсивом.
Там свои заботы и дела.
Господи, куда стремятся мысли!
Золотим кресты и купола, —
Сами на кресте давно повисли.
Кто распял и души, и тела?
Вроде бы и нету виноватых.
...Очередь буханки понесла
Как детей, раздетых и горбатых.
Винный магазин, как бастион,
Страж закона кровь с лица стирает...
Может, это предрассветный сон
Зазеркалье разом обнажает?
Бросить все,

податься в березняк,
Земляничным духом напитаться
И сорваться с крутизны в овраг,
В тишину, к ручью...

И там остаться.
В густоте некошеной травы
Зацвести крапивой иль ромашкой...
Но посольства посреди Москвы,
Как насосы, кровь качают нашу.
Осуждать бегущих за рубеж
Не могу:

ведь жизнь одна...
Ах, люди!

Сколько лет озоновую брешь
Заживлять моя Россия будет!
Бедная красивая страна,
Никакая ты не Магдалина!
Ты навек с Христом обручена,
Отряхнись и встань опять невинной.
А бумага — птицей со стола,
Стол ветвями обрастает снова.
Я один у древнего ствола,
Слова жду:

«Сначала было слово!»

 

 

РОЩА

 

— Привет, старушка-роща!
Блестят зрачки росы.
Сказать бы мне попроще,
Без радужной красы.
Сказать бы, что березы
Стоят, шумят листвой.
Но это будет проза —
Для сердца звук пустой.
Березы молодыми
Я знал:

               бежал ручей,

Над ним в раздольной сини
Стволы светлей свечей.
Они осенней ранью
Горели неспеша
В языческом тумане,
Как русская душа.
Брусника розовела,
И плавал дух грибной...
Но все заледенело
Военного зимой.
Я помню снег крахмальный,
Хрустящий в тишине,
И леденцом хрустальным
Луна казалась мне.
Она висела рядом.
Лизнуть бы, хоть чуть-чуть…
«Не надо, ох, не надо», —

Толкался ветер в грудь.
А лошаденка сани
Уже несла с горы,
И звякали печально
В соломе топоры.
Бригада лесорубов
Глядит из-под платков,
И выдыхают губы
Парное молоко.
На пнях ватрушки снега,
Вдали — кисель зари.
Добыть бы хлеба, хлеба,
Да щей бы наварить.
Таких бы щей,
Чтоб в звездах
Бараньего жирка.
Потом короткий роздых
В лесу у костерка.
Потом вестей добавить
От братьев и мужей,
Что живы, добивают
Врагов Планеты всей.
Тогда бы пилы —

               песней,

Как молния — топор.
И снова, заневестясь,
Блеснул бы женский взор.
Но голодно, и слабо
Надежда греет кровь.
Шагают грузно бабы —
Медведицы тылов.
На каждой — стылый ватник
И ватные штаны.
Кого нам виноватить
За злой разор страны?
Кого судить,

               что печи

Развеют рощу в прах?
И я сутулил плечи,
Припрятав стыдный страх.
Смущенный, удрученный
Загнал в сугроб возок,
И сунул кнут ременный

За валяный сапог.
И только краем глаза
Скользил по деревам:
Заноют пилы разом,
И рухнет белый храм.
Но бабы, ой вы, бабы,
Родной, святой народ!
По голубым ухабам
Пошли, пошли вперед...
Постигнув эту милость, —
Другой отгадки нет, —
Березы поклонились
Спасительницам вслед.
Сверкал, дымился иней
Среди густых ветвей,
И долго на рябине
Я слышал снегирей.

 

 

БРОНЗОВЫЙ ГОЛУБЬ

 

Мороз и морось —

больше не угроза.

Почтовый голубь, волочась крылом,
Роняя кровь,

добрел к своим пешком...
Его отлили благодарно в бронзу.
На солце льется каждое перо.
Случается — добро не забывают.
И голуби, воркуя, повторяют,
Что, мол, не глупо совершать добро.
Не глупо их, таких повеличать —
Почти домашних и почти свободных.
О, серо-голубая эта рать,
Ни смелой не бывает, ни голодной.
Гони с дороги куцых воробьев,
Жирей себе, кормушки посещая...
А сизари, за тучей пролетая,
Наверно, не забыли дым боев.
Наверно, не забыли зябкий свист,
Осколков свист,

нечаянные раны...
На крылья верных беспримерных птиц

Надеялись в болотах партизаны.
Надеялись балтийцы-моряки,
Надеялись подводники-британцы...
Когда война кружилась в гиблом танце,
И не давали продыха враги.
Погладив теплый трепетный комочек,
Бойцы шептали:

— Голубь, выручай! —
И выручал...

И падал в синий май,
Иль в осень желтую

под пулеметной строчкой.
О, серо-голубые,

зря кичитесь,

Гуляя важно в наших городах.
Сверкает бронзой сизокрылый витязь,
Но только на Британских островах.

 

 

ВЬЮГА

 

Машет вьюга белыми хвостами.
То распустит их,

а то свернет.
Я кричу ей:

— Ты опять не с нами,
Ты опять свершила разворот.
Не внимает вьюга, не внимает,
Заметает новую тропу.
На меня горстями просыпает
Крупную колючую крупу.
И в лицо пружинисто швыряет
Влажную спресованную муть.
Не пускает вьюга, не пускает,
Не дает размашисто шагнуть.
Так ведется, что всегда бороться
Почему-то мы обречены.
Я мечусь в метели, как в колодце,
Ни огня вокруг, и ни луны.
Отгорели Рождества недели:
Дьяволам совсем не до Христа.
Горны серебристые запели,
Бодрые запели голоса.

Барабаны затевают марши...
Или это слуховой мираж?
Но, роняя пену, кони пляшут,
Полыхнул у знамени палаш.
Быль и небыль вкупе с чудесами
Снова тень возводят на плетень.
Машет вьюга белыми хвостами,
Шапку мне сбивая набекрень.
Неуютно в поле, неуютно:
Волки воют, и куранты бьют...
Где теперь отметины маршрута?
Компас врет, как все сегодня врут.
Сколько снега, сколько злого снега,
И сугробы, словно валуны!
Добреду ли нынче до ночлега?
Добреду ли завтра до весны...

       

               * * *

 

«Кони храпят у ворот», —
Строчка пристала как муха.
Темы крутой разворот
Не докатился до слуха.
Вышел почти наугад,
В душные теплые сени, —
Загнанно кони храпят,
Дать бы им свежего сена.
В торбы насыпать овса
Или пшеницы ядреной.
Кто-то творил чудеса
В маске угрюмой, как ворон.
Кони храпят у ворот, —
Вот они в замети снежной.
Строчка зазря не придет.
Что-то она да содержит.
В ней и тоска о былом,
В ней и о будущем слезы.
Бросить бревенчатый дом,
В красных накрапах березы?
Бросить пайковую жизнь?
В сани упасть я сумею.
Кони, лишь только держись,

Прянут, подков не жалея.
Рай или нет за «бугром»?
Ладно, хоть стану собою...
Бедный бревенчатый дом,
Он и во мне и со мною.
Как пуповину рубить,
Как полоснуть по живому?
Я не бездушная сыть, —
Не оторваться от дома.
Значит дорога легла
К древней церковной ограде.
Кони грызут удила.
— Эй, уезжай, Бога ради!
Маску косматой рукой
Крепче держи на раскатах.
Рай под березой родной
Мне гоношить рановато.
И от села до села
Тени вдали замелькали.
Строчка на место легла —
Кони храпеть перестали.

 

 

       * * *

 

«У лукоморья дуб зеленый,
Злотая цепь на дубе том».
Но это сказка о былом:
Глядят вокруг туристы сонно.
Песок сыпуч —

и ни следа,

И ни кота, и ни русалки...
Чернеет пень, замшелый, жалкий,
И мутно плещется вода.
Другая грянула пора,
Ничто не вечно в мире этом.
И современные поэты
Тревожно мечутся с утра.
— О чем писать?

О жалких буднях,
О политической возне? —
Кочуют, плача, по стране,
Как ветром сорванные люди.

Найти бы верный уголок.
Они найдут:

Земля огромна.

И внуки будут жить, как дома,
Хоть горек путь и долог срок.
Туристы, вам-то край какой,
Какие дебри ночью снятся?
Ага,

где лешие плодятся,
«Где ступа с Бабою-Ягой
Идет-бредет сама собой».
Ну что ж, кто ищет да обрящет...
Готовьте к лету рюкзачок.
А время нас куда-то тащит,
Как щепки пенистый поток.
Но все равно поэт влюбленный
Споет в разливе новых дней:
«У лукоморья дуб зеленый...»
И никаких тебе цепей.

 

 

ЧАСОВНЯ

 

Береза золото роняет.
Его не просто оценить.
Креста березе не хватает,
Чтоб на часовню походить.
Но что за притча,

что за диво?
Сады счастливо зелены,
И подрумяненные сливы
Еще мальчишкам не вкусны.
Еще серебряную флейту
Не прячет иволга в дупло.
Едва-едва скупое лето.
От луга к полю перешло.
Береза низко наклонилась,
Как будто в осень забрела.
— Поведай мне, ну, что случилось
В наплывах редкого тепла? —
Молчит береза и вздыхает.
Вокруг российская юдоль,
Где день лампадой догорает,

И выедает очи соль.

Пути любви исповедимы, —

Я глажу поседевший ствол.

Несет береза крест незримый

Во имя наших чахлых сел.

Во имя наших оскудевших

Почти безликих городов,

Во имя грешных и безгрешных,

Тревожно вспомнивших богов.

И не дождавшись холодов,

Когда озноб сжигает тело,

От слез людских и лживых слов

Душа России пожелтела.

 

 

               Леониду Сланевскому

 

               * * *

 

Чего ты ждешь, товарищ мой?
Чего ты ищешь в каждой строчке?
Душе твоей, душе больной
Нужны целебные примочки.
Ну, ладно, ладно,

не больна
Душа твоя.

Она тревожна.
То отзовется, как струна,
На светлый день почти погожий.
То затаится и молчит,
Как будто сумрак наплывает.
Какие строчки, как лучи,
Тебя случайно согревают?
Я знаю, кажется, ответ,
Прости меня за эту смелость, —
На двадцать лет, на десять лет
Помолодеть бы так хотелось!
...И снова рубчатый футбол
Летит, летит к твоим воротам.
И снова золотом зацвел
Костер.

И что еще там?..
Смогу, осилю, напишу,

Чтобы наша молодость приснилась.

Я тоже юностью дышу,

Далекой и скупой, как милость.

Не потому ли мне нужна

Твоя улыбка одобренья.

В любом своем стихотворенье

Я сердце выплесну до дна.

 

 

ГРУСТЬ

 

Снежинки жалят, словно пчелы:
Лютует стужа в вышине.
Бреду тропинками по селам
В оцепенелой тишине.
Белым-бело во всей округе,
Как будто это лунный лик.
Не мчатся сани, вскинув дуги,
Замерз бубенчиков язык.
Душа чему-то чутко внемлет,
Что под сугробы залегло.
Снежинки, падая на землю,
Хрустят, как битое стекло.
Сверкнул крылами гул моторный
Из прошлых лет, из наших лет?..
Церквушка вышла на пригорок
И смотрит «ангелу» вослед:
Чудачка, извелась, наверно,
Оглохшая давным-давно.
Дымы стоят кустами вербы,
И я маячу под окном.
Стучу, хотя не жду ответа:
Не для меня чужой уют.

—        Подайте, бедному поэту? —
И, слава Богу, подают.

Не щедро, нет:

какие песни
Нужны теперь?!

На сердце грусть.
Завыли волки в перелеске:

— Ага, угадываю Русь!

 

ИУДА

 

Россия взбаламучена до дна...

А где-то палестинская луна

В песках соленых мирно проплывает,

Иуду помнит

и не забывает.

Забыть нельзя,

как в желтой тишине
Качался труп на поясном ремне.
Босые ноги словно бы шагали:
Они о смерти ничего не знали.
О, ноги, ноги, — вечные рабы.
Они бойцам даются для борьбы.
Даются трусам, чтобы уносили,
Когда труба вещает о могиле.
Иуда глох от звона серебра —
В бедняцкий дом насыпали добра.
За поцелуй Иуду обласкали.
Христа распяли,

а за что распяли?

Учитель предан, предан чужакам
За это серебро —

за этот хлам.

Иуда тряс курчавой головою:
Душа болела,

сердце выло воем...
Не плачьте, дети, и жена, не плачь!
Легко согнулся черный карагач!
Качался труп, как лодка у причала…
...Увы, России начинать сначала.
Россия взбаламучена до дна.
А в небе беспокойная луна...
Хитрят и предают почти повсюду.
Осины есть.

Осина ждет Иуду!

 

 

КАМЕНЬ КАИНА

 

Не завалил поток песков
Пещерный угловатый камень.
И смотрит одичало Каин
Из тьмы языческих веков.

У ног его убитый Авель —
Убитый брат

и крови след.
Для покаяний места нет,
Одно проклятье только вправе —
Куда стопы ни устремляй,
Нигде приюта не отыщешь —
Тебя презрит последний нищий,
Зазря под небом не стенай.
Богам я бросил бы укор.
Но Камень Каина швыряют
Теперь у нас

и убивают

Невинных братьев и сестер...
Страна плывет, как на экране,
Под сенью грозных облаков.
И смотрит одичало Каин
Из тьмы языческих веков.

 

 

ПУДЕЛЬ

 

Волга волны расплескала,
Удивила синевой.
Вольно музыка играла,
Но смущал собачий вой.
Бесновался глупый пудель,
Длинноногий кабыздох,
Затыкали уши люди.
Кто-то брякнул:

— Кабы сдох!
Этот кто-то — черноглазый
В тюбетейке расписной,
Приодетый, как на праздник,
Был сосед каютный мой.
Ой, сосед, ты не напрасно
Нарядился в эту рань:
Заблистала в небе ясном
Полумесяцем Казань.
...Были древние булгары,
Их потомки, их венец —
Наши волжские татары,
Этот хмурый молодец.

Он сошел на берег первым,

Словно долго тосковал.

В Бога верил иль не верил —

Лоб в ладонях искупал.

А вокруг толпой туристы,

У туристов свой урок.

Дама рыжая в монисто

Отпустила поводок.

И хозяйку обгоняя,

Пудель прыгнул, как шальной.

Мама, мамочка родная,

Снова визг и снова вой.

Пес запутался в канатах

И барахтался в воде.

Даже глупому понятно —

Неминучей быть беде.

Теплоход бортом качнется,

К декаркадеру прильнет:

Ну, зачем же кровь прольется?

Взбудоражился народ.

Дама плачет,

а матросы

Кто веревкой, кто багром
Отбуксировали к плесу
Белобрысый мокрый ком.
Что потом?

Потом проворно
Кто-то прыгнул в круговерть.
Пудель глупый, пудель вздорный
Пулей вылетел на твердь.
Он дрожал в руках хозяйки,
Отвернувшись от реки.
И глаза блестели жарко —
Колорадские жуки.
Непутевая семейка
Задала тревоги нам.
Тихо-тихо тюбетейка,
Расписная тюбетейка
Уплывала по волнам.

 

       ОБИДА

 

Украли стекло лобовое

У бедных моих «Жигулей».

Ну, что же мне делать с тобою,

Мотор в шестьдесят лошадей.

Такой бы табун черногривых

Скакал бы вперед и вперед.

«Жигуль» мой, «Жигуль» несчастливый,

Поедем опять на ремонт.

Тебя создавали умельцы,

Которым на все наплевать:

Заклинили заднюю дверцу

Да так,

что нельзя не сломать.
Работа для многих — обуза,
Сердца прикипают к рублю.
А кресло водителя юзом
Скользит от руля и к рулю.
Покинули «яму»,

       и нате...

Теперь утащили стекло.
Идут неудачи как тати,
Не ветром же их нанесло.
Душа у меня сатанеет,
Обида сверкает как нож.
Тебя ли, себя ли жалею?
Защиты нигде не найдешь.
Законы?

Какие законы,—
Лихая кругом кутерьма.
Милиция наша смущенно
Разводит руками:

— Эх-ма!

Зато пропивает добычу
ворье.

А в цеху заводском
Чудят бракоделы привычно.
Вот так на Руси и живем.

 

ПЕТУХИ

 

На балконах поют петухи —
Надо мной, и напротив, и рядом...
Но штанишки не лезут в стихи,
Хоть висят на веревках парадом.
Не хочу утверждать,

что белье

Только это, как флагами, машет.
...Опаленное время встает
Из обугленной памяти нашей.
Горожане таили в домах:
Кто — козу,

кто — цыплят и наседку.
Не забыл я занозистый страх,
Если что-то сердило соседку.
...Петухи на балконах теперь.
Говорят, что не спорят о вкусе.
Но спасут ли они, словно гуси,
И Москву, и Самару, и Тверь?!

 

ВЕТЕР

 

У подъезда ветер злится:
Надоел ему подъезд.
Захотел повеселиться,
Где поля, где птичий лес.
Там сороки, там синицы
Соловьи ликуют там...
Голос ветра пригодится
Всем блуждающим ветрам.
Здесь обшаривай балконы,
У дверей гуди, гуди...
И старушек полусонных
На скамеечках буди.
— Ой, постой!

Пиджак на плечи
Я накину, мне не лень.—
«Государственные речи»
У подъезда каждый день!

 

ПРОШЛОЕ

 

Допоздна у окна
Спозаранку сидит.
Ей река не видна,
Ей ветла не шумит.
И седа, и стара,
Позабыла детей.
— Глянь, узнала Петра,
Ох, да это Сергей!
Балагур, баламут,
Кнут с плеча, как змея.
Вот коровы идут.
Вот «Зарянка» моя.
Круче нету рогов,
Озорница, беда! —
А у ветхих домов
Лебеда, лебеда...

 

 

       ОБОЧИНЫ

 

Рассопливилась погода:
То ли дождик, то ли снег...
Так же будет в новый век,—
Не смотри напрасно в воду.
У природы свой каприз,
Свой режим, свои причуды...
Где же ты, разбойный свист,
Где же ты, ах чудо-юдо?!
Или спряталось в леса,
Где повизгивают пилы?
Чудеса вы, чудеса,
Поостыли ваши силы.
Машет крыльями тоска,
Истаскались разговоры.
На дороге, как река,
Все моторы, все моторы...
Им, наверно, наплевать,
Что кругом такие хляби,
Что душа моя по-бабьи
В голос может зарыдать.

Но как прежде из лощин,
То ль прощаясь, то ль пророча,
Машут, машут вдоль обочин
Флаги красные рябин.

 

ШАГИ

 

Петухам просыпаться пора:
Облака за окном забелели.
Я в полглаза дремал до утра
На случайной скрипучей постели.
И мелькали родные места:
То кувшинками хвасталась речка,
То церквушка, совсем без креста,
Догорала оплывшею свечкой.
То вороньего грая печаль
Неприкаянно сердце томила.
Голубела оградки эмаль,
Где в цветах утопала могила.
Мы кого-то хотим обмануть.
Не свою ли судьбу ублажаем?
Полагается мать помянуть,—
Поминаем, когда приезжаем.
И сажаем цветы, и грустим,
И прощенья за прошлое просим...
Но в глазах отчуждения дым
На портрете ее на погосте.
Говорят, отлетела душа,
Далеко или близко,—

не знаю.

За усмешку не дам и гроша,
Хоть не верю ни аду, ни раю...
Бог ты мой,

разгадать помоги,
Почему одолела тревожность?
...У крыльца захрустели шаги,—
Не узнать их почти невозможно.
В горле воздуха замер голоток,
Как его протолкнуть и растратить?
Показалась,

что вижу платок
И цветастое легкое платье...

Я рванулся к дверям:
— Это мать! —
Но петух на дворе загорланил.
Ничего не успел я понять
В зоревой зеленеющей рани.
На меня кто-то влажно дохнул
И прошелся ознобом по телу.
Кто-то рядом рябину качнул,—
Долго-долго она шелестела...

 

ОДИНОЧЕСТВО

 

—        Одиночество, здравствуй!
Я хотел, я мечтал
Потаенно пробраться

На забытый причал.
Пусть кричат пароходы,
Пусть крутая волна
Океанскую воду
Баламутит до дна.
Я запрусь на засовы,
Жалюзи опущу,
Драгоценное слово
Для стихов отыщу.
И заботы, и праздник
Смоет пенная тишь.
Я мечтал,

только разве
От себя убежишь?
Будет гулко и ясно
На пустом берегу:

—        Одиночество, здравствуй!
Но в душе ни гу-гу...

 

 

           IV.

 

ТВЕРИЧИ

 

Князь Тверской не ест, не пьет:
В сердце зависть, в сердце страх...
Власть — свое,

мужик — свое
В мыслях и в делах...
Было время,

в топоры брали москвичей.
И не раз гуртом с горы
В Волгу, как в ручей...
Ну, случалось,

Час не тот,
Чтобы зуб за зуб:
На Мамая Русь встает,
Или княже глуп?
Ни кольчужек, ни секир
В гридне не добыть.
И решил мужицкий мир
Колья завострить.
Поп людей благословил,
Поп дремучих мест,
И на Битву прихватил
Оловяннный крест.
И пошли творить свое,
Сколько есть ума,
На плечах у всех дубье,
Да еще сума.
А в суме-то лук да хлеб,
Лапти про запас.
Каждый ликом тих и леп,
Бороды до глаз.
Бабы даже не ревут:

Стынет в небе звон,
То ли ангелы поют,
То ли в душах стон!?
Пыль дорожная встает,
Кычет птичий грай...
Власть — свое,

мужик — свое,
Берегись, Мамай!

 

КОЗЕЛЬСК

 

Разлепила ресницы заря,
Осветила весенние хляби,
Словно щеки заплаканной бабы,
Что наплакалась вдоволь не зря.
Повязали арканом людей.
Над борами дымились руины...
Потирая затекшую спину,
Приподнялся с кошмы Субэдэй.
Надоели тревожные сны.
Надоели засады и скачки.
Захлестнули петлей неудачи,
И уже не хотелось войны.
Поскорей бы в раздолье степей!
Но Козельск на пути как заноза.
Потому усмехается грозно
Темучин

из провала ночей.
А капризный Батый приказал,
Чтобы город оставить сожженным,
Где со стен малолетний княжонок
Красный кукиш ему показал!..

 

УГЛИЧ

 

Теплоход качнуло у причала,—
Углич, Углич, в гости не зови:
Я не видел Храма на крови,
Но тебя дождем запеленало.
Ты прости, что отложу свиданье:
Не терплю под зонтиком бродить,

Не терплю брошюрных бормотаний,
Если даже расторопен гид.
Я в каюте,

я почти как дома.
Достает до прошлого строка,
Где толпа остыла от погрома,
Где кресты вонзились в облака.
На крови мальчишки-шалопута,
Царственно упавшего на нож,
Сразу храм,

чтоб каждую минуту
Грешника потряхивала дрожь.
Может это главная задумка
Мастеров небесной красоты?
Расплескав отставленную рюмку,
Я сложил отвычные персты.
Господи, какие прегрешенья!
Господи, прощенье уготовь
За чужие, за мои свершенья.
Кровь мальчишки —

                       это тоже кровь!

Рушились на землю колокольни,
Рушились народы силой злой,
Затевались мировые бойни,—
Кровь рекой, расчетливой рекой.
Время то с горы, то на угорье,
Словно плугом пропахало след.
Наконец-то из людского горя,
Как птенец проклюнулся рассвет.
Души встрепенулись, заметались...
Знаю по себе, что нелегко
Капли правды сердцем принимались:
Ложь,

       она всосалась с молоком.
Но заря отряхивает крылья,
Чтобы церкви вновь позолотить,
Чтобы тех, кого зазря убили,
В надписях надгробных воскресить.
Углич, Углич, угловатый Углич,
Ты меня не надо, не зови.
Над Россией, радуясь и мучась,
Храм любви восходит на крови!

 

ЗАВЕТ

 

Голубые глаза Чингис-хана —
Голубые стальные клинки,
Что играли волнами тумана
И не знали дрожанья руки.
Перекрещены саблями степи,
За плечами на седлах орда.
Но костры никогда не осветят
Молодые былые года.
На губах обжигающий ветер.
Темучин от кумыса хмелел.

—        Ты на Калке урусов не встретил,
Субэдэй,

почему онемел? —
Субэдэй-богатур преклоненно
Глянул косо

и вжался до плеч,
И услышал, почти удивленно,
Тетивой зазвеневшую речь:

—        Из болот, из лесного бурьяна
Ядом хлынет урусов слеза! —
...Но до срока ушли в небеса
Голубые глаза Чингис-хана.

 

МОНОЛОГ ОТРЕПЬЕВА

 

Годунов, перетрусив, ославил
Беззащитного Гришку, меня.
И Бориску никто не поправил
До последнего года и дня.
Или, может, царям и поныне
Доверяет великий народ?
Так мое непутевое имя
Где-то рядом с царями живет.
Я — Отрепьев

и, вроде, Лжедмитрий.
Но я чести такой не хочу.
Вы автографы наши сравните —
Вам такое теперь по плечу.
Не сойдутся каракули наши —

Ни мои,

ни ворюги-царя.

Я — монах, секретарь патриарший,
Говорю вам об этом не зря.
На Кремлевском подворье, в столце,
Гришку знали,

еще бы не знать.
Патриарх и бояре-лисицы
Гришку звали указы писать.
Позабыли?

Какое затменье!

Злость во мне и сосущая грусть.
Мы давно отошедшие тени,
Но осталась любимая Русь.
Я ли Родину продал полякам,
Я ли был на ворухе женат?
Я пошел бы скорее на плаху,
Чем устраивать злой маскарад.
Я прошу,

исторический ребус

Разгадайте:

монах ни при чем.
Я — Отрепьев,

но я — не отребье.

Я — не Каин!

И точка на сем.

 

ПОСЛЕДНИЙ ШАГ

 

И вот Россия под копытом
Его коня —

       какой восторг!
Роса лучами не испита,
Метнулся в лог лобастый волк.
— Дика страна и неоглядна! -
И корсиканец поскакал.
Ему свидетелей не надо:
Сегодня он торжествовал.
Махнул рукой —

       и все отстали.
Остался Неман за спиной:
Березы русские мелькали,

Как ружья стражи полковой.

Кремень пустынного проселка

Подковная дробила сталь,

Срывала ветром треуголку.

Глаза ловили, пили даль.

Судьбы изменчивую милость

Он приручил и обуздал.

О чем и Цезарю не снилось,

И Македонский не мечтал...

Он сам сабя влюбленно слушал,

Надменно образы творя:

Ключи на бархатной подушке,

Дворцы Московского Кремля...

Но что случилось — конь споткнулся.

Мужик, на посох опершись,

Стоял и в поясе не гнулся,

Лишь брови тучами сошлись.

—        Пора назад! —

Он ехал шагом.
Змеей вползала в душу злость:
Ему подсунули конягу—
Не зверя,

а гнилую кость.

Уже в армейском грозном гуле
Он прокричал, со всеми крут:

—        Другую лошадь,

этой — пулю,

В овраг ее, пусть волки жрут.—
А мимо гордо плыли стяги —
Величья радужная тень.
Последний день — он в первом шаге.
Он в первом шаге —

судный день.

 

ПЕРСТЕНЬ ПУШКИНА

 

Изумруд интальо:

               где же он?
Он сверкал на пальце у поэта,
Навевая то короткий сон,
То вбирая зоркие лорнеты.
Зеленела и зимой весна

В теплом камне.

И стихи рождались,

Наплывая шумно, как волна,
Негодуя, радуясь и маясь...
Талисман, наверно, ни при чем.
Только Пушкин веровал примете:
Кто-то видит что-то в голубом,
Кто-то видит что-то в красном цвете.
Плиний изумруд боготворил,
ГЕте поклонялся изумруду,
Пушкин изумрудом дорожил —
Кто наследник?

Я гадать не буду.
Ищут, пишут и вовсю творят
Без меня безумные легенды.
Судьбы за легендами стоят,
Стоики, без шансов на победу.
Знаете,

а, может, смысла нет
Рыться в пыльных мемуарах годы?
Вот придет такой же к нам поэт,
Он придет:

Россия не бесплодна!
Он придет,

и нет сомнений тут,
Он, быть может, где-то подрастает,
И заветный вечный изумруд
У него на пальце засверкает!

 

 

ДОРОГА

 

Была дорога столбовая —
Для всей России путь прямой.
Но барин, гордо восседая,
Махнул торжественно рукой:

—        Гони, ямщик, шальную тройку,
Гони налево, не робей!

И поскакали кони бойко
Среди лесов, среди полей...
Заря дымилась над борами,
Вокруг не видно ни следа.

—        Послушай, барин, добрый барин,

Мы едем вроде не туда.
Ямщик, вожжей не отпуская,
Крутил тревожно головой.
Но барин, гордо восседая,
Махнул торжественно рукой:

—        Гони, ямщик, шальную тройку,
Гони направо, не робей!

И поскакали кони бойко
Среди лесов, среди полей.
Заря погасла над борами,
Мерцала дальняя звезда.

—        Послушай, барин, добрый барин,
Опять мы едем не туда.—
Ямщик, вожжей не отпуская,
Крутил тревожно головой.

Но барин, гордо восседая,
Махнул торжественно рукой:

—        Гони, ямщик, шальную тройку.
Гони левей...

Гони правей...
И поскакали кони бойко
Среди лесов, среди полей.
Менялись часто повороты,
Менялись часто седоки.
У горизонта для кого-то
Горят и блещут огоньки.
И мчится тройка удалая,
Глаза испуганно скосив.
А где дорога столбовая
Никто не знает на Руси!

 

 

       ОТ ЗАРИ ДО ЗАРИ

       (Стихи для детей)

 

Говорят, что есть люди, которые не любят природу или
равнодушны к ней. Не знаю, может и есть. Но я не из их
числа. Выйди однажды за город, шагни за околицу
деревни, и тебя обступит новый мир. Заволнуется,
зашепчет о чем-то своем поле. Вдохни аромат спеющих
хлебов, и у тебя сладко закружится голова. Пройдись по
нескошенному лугу, и на тебя глянут со всех сторон
разноцветными глазами лютики и ромашки, мята и ва-
сильки...

Земля вольет в сердце свежие горячие силы. А лес! Ты
окунись в голубой сумрак утреннего леса. Блеснет в траве
розовый огонек земляники. Замашут приветливо синими,
желтыми платочками крепкие сыроежки... Птицы рассы-
пят по всей округе серебро своих песен. И они будут
звучать в твоей душе долго-долго... Но особенно хорош
зимний лес. Я понимаю, что не каждому хочется в метель
или мороз блуждать по снежной целине. Но кто решится,
не пожалеет. Он увидит следы всех жителей леса. А если
повезет, то встретится с белкой или зайцем, да мало ли
еще с кем. Зимний лес — это сказка наяву! И я пригла-
шаю побывать там, хотя бы в стихах.

 

 

       ОПУШКА

 

На опушке нет кукушки:
Улетела до весны.
Я люблю кукушку слушать
В час туманной тишины.
На вершине старой елки
Птица серая сидит.
Но о чем такие толки,
Если снег слюдой блестит?

Паутиной ткется иней,
Как пример для кружевниц.
Бойко свищет на рябине
Озорная стайка птиц.
И клюет, и прославляет
Сытной жизни благодать.
Что дрозды не добирают,
Добирает эта рать.
Разобраться не умею
В гуще веток и лучей:
То ли ягоды алеют,
То ли грудки снегирей!

 

       ОГНЕВКА

 

На ветру шуршит скирда

Солнечной соломой.

Мыши здесь живут, как дома.

Но крадется к ним беда.

На снегу следы цепочкой —

Прочертила путь лиса.

У нее востры глаза,

Слух на страже днем и ночью...

Полыхнет огнем плутовка:

То подскочет, то замрет,

То опять танцует ловко...

Без добычи не уйдет.

Вот и шорох.

Что теперь?

Снег под лапами клубится.
Подойти бы, подивиться,
Как мышкует этот зверь.
Я пружинисто скользнул.
Но куда моей сноровке!
За кустами хвост огневки
Рыжей тенью промелькнул.

 

ШИШКИ

 

Слева шишки, справа шишки,
То вразброс,

               а то горой.

Неужели здесь мальчишки
«Воевали» под сосной?
Порезвились, покатались
И подрались, как всегда,
Метко шишками кидались...
Но в округе ни следа.
Шапку вскинув удивленно,
Свистнул я

и неспроста:

Я узнал в зеленой кроне
Белокрылого клеста.
Рядом серенькие крошки
Суетились на ветвях.
Не сменив еще одежки,
Закалялись...

просто страх!
Седовласые морозы
Не пугали малышей.
И в сугроб с крутых ветвей
Шишки падали, как звезды.

 

ЧУЖАК

 

Услышал скрип,

почуял запах,

Вскочил, помчался в березняк,
Замельтешили уши, лапы...

—        Куда же ты, постой, беляк?!
Чудак, я вовсе не опасен! —
Но вдруг осекся, замолчал:
Чужак в лесу —

я был неясен.
И заяц смело удирал.
Он знал, наверно, дробь и порох,
Заливистый собачий лай...

—        Ах, заяц, заяц, ты мне дорог,
На человека не серчай!

Ругай последними словами.
Но что поделать, милый мой,
Своими умными руками
Мы сотворили непокой.—

В густой чащобе, снегом скрытой,
Зайчишка, видно, изнемог.
Следы запутал, сделал скидку
И настороженно залег.

 

ОСИННИК

 

Зимой осинник неподвижен:
Дотлел багрянцем, облетел...
Скрипят размашистые лыжи,
Как по доске сыпучий мел.
Я пожалел деревья эти:
Они бедны и в серебре.
Но сколько рубчатых отметин
На горькой лопнувшей коре!
Она кому-то слаще меда?
Ага!

Не надо зорких глаз:
Сохатый здесь на зорьке бродит,
Прыжком проламывая наст.
Поранил ноги?

Это худо:
Почует волк —

Не убежишь.

Волков не видел, врать не буду.
Но что таит лесная тишь?
Не зря осина возле кручи
Стоит, сукаста и строга,
Как будто ей, на всякий случай,
Оставил лось свои рога.

 

ДУБ

 

А вот и дуб.

Русалки нет.

Златая цепь исчезла тоже.
И кот, оставив длинный след,
Ловить мышей сбежал, похоже.
И бурый волк, уже седой,
Забыл, зачем служил девице.
И ступа с Бабою-Ягой
Теперь нечасто людям снится.

Года, как вешняя вода,
Смывают сказочные строчки.
И только леший иногда
От скуки где-то захохочет.
Я отвечаю голосам
Среди ветвей и пней дремучих...
И хоть не верю чудесам,
Но это чудо —

лес могучий!

То сосны взмоют надо мной,
То глыбу снега ель уронит...
И дуб стоит, храня покой,
В своей серебряной короне.

 

ЗОЛУШКА

 

Почему, как Золушка,

В стороне от сосен,

Ты глядишь на солнышко,

Вспоминая осень?

Ах, я знаю, кажется,

Боль твою береза:

Золотое платьице унесли морозы

Но зима — разбойница

Долго не продлится.

Слышишь, хороводятся

На ветвях синицы.

Слышишь, перезвонами

Птицы утешают:

Платьеце зеленое

К лету обещают.

И береза — Золушка

В башмачке хрустальном

Улыбнулась солнышку,

Позабыв печали.

 

ПЕЧАЛЬ

 

Что меня тревожит,
Что меня томит?
Еду осторожно,

Лес как будто спит.
В шубу горностая
Царственно одет.
Рябчики порхают,
Рядом лисий след.
А в сугробе — норы:
Грелись птицы здесь.
Но откуда ворох
Перьев?

Так и есть!
Поживился хищник
Молодым рябцом.
— Сердце, тише, тише.
Думай о другом.—
Снег блестит эмалью.
Лес вокруг хорош!
Только от печали,
Видно, не уйдешь.

 

ОРЕХИ

 

На снегу под елкой
Золотистой горкой
Кто-то для потехи
Сыпанул орехи.
Я сразбега нагибаюсь
И невольно улыбаюсь.
Это белка-озорница
Подшутила надо мной,
Угостила скорлупой
И теперь в дупле таится.
Лыжной палкой осторожно
По стволу я стук да стук...
Белым облачком пороша
Осыпается вокруг.
Вот обманщица моя!
Никуда не убегает,
Только глазками сверкает,
Потому что точно знает,
Что охотник без ружья.

 

ДЕД МОРОЗ

 

Без Деда Мороза зима — не зима!
Да, вот он стоит на крылечке:
Треух, полушубок, большая сума,
Улыбка сияет, как свечка.
И есть борода, на которой снежок
Уже никогда не растает.
Снегурочки нет?

Но она за порог
Шагнула и дверь закрывает.
Не хочет терять дорогого тепла.
Легко на тропинку скользнула,
Глаза голубые свои подняла
И мне рукавичкой махнула.
Лошадка и сани у дома стоят,
И елка в санях для кого-то.
Под полозом сказки сейчас заскрипят
И скроются за поворотом.
Ворона поднимет отчаянный крик,
И всё в белизне растворится.
Давно мне знакомы и этот лесник,
И внучка его — озорница.

 

ЗИМНИЙ ЛЕС

 

Сколько на свете чудес!
Даже суровой порой
Зимний загадочный лес
Манит меня, как домой.
Там за рекой под сосной
Баба-Яга ворожит,
Там на поляне лесной
Дуб, как царевич, стоит...
Сказки метельной зимой
Все собираются там.
Может в чащобе густой
Их отыщу по следам?
Кто снарядился со мной?
Ну, догоняйте меня!
Лихо сугроб голубой
Пересекает лыжня.

Я набираю разбег.
Стужа старается зря:
Знойные угли на снег
Сыплет горстями заря.

 

ТЕНИ

 

Легка дорога длинная,

Когда душа легка.

Береговою линией

Означена река.

А дальше поле ровное,

Стога стоят окрест.

И темною подковою

На горизонте лес.

Туда стезя неблизкая.

Пора, пора домой!

Уже и солнце низкое

Повисло за спиной.

О! Сколько мной протопано,

Но я не пожалел.

Я снял перчатку теплую

И льдинкой похрустел.

Я знаю, стежки зимние

Переметет пурга.

Упали тени синие

На белые снега.

 

ПЕРВАЯ ЗВЕЗДА

 

Зимний день

короче

Клюва воробья.
Повернула к ночи
И лыжня моя.
Что хотел — увидел.
Что не знал — узнал.
Зайца не обидел,
Белку не пугал...
Никакой угрозы
Не таил в душе.

Накалился воздух
Стужею уже.
На закате розов
Краешек небес.
Никогда не поздно
Снарядиться в лес.
Я друзей привечу
И возьму с собой.
Замаячил вечер
Первою звездой.