Государственный вопрос (Отрывок из поэмы)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«ПИШИ   ПИСЬМО,   СЕСТРА!..»

Такая быль и небыль
Вокруг меня незря:
То ночь очнуться медлит,
То с полночи заря.
Вокруг глаза любимых,
В них тень и бирюза,
И, словно отблеск ливней,
Влюбленности слеза.
Писать бы мне об этом,
Такое мне с руки.
Но это только лепет
Лирической строки.
Во мне еще не гаснет
Патрульный желтый луч,
Во мне еще фугасы
Грохочут в вихрях туч.
Мы самоутверждаясь,
За совесть —

не за страх,
Как зрячие сражались
На разных рубежах.
...К наушникам прильнули
Десятки слухачей.
Но во вселенском гуле
Слепому враг слышней.
И «юнкерсам» навстречу,
От гнева не остыв,
Вставали, словно свечи,
Зенитные стволы.
Мы знали боль момента,
Не млели у печей.

Мы набивали ленты
Для хлестких станкачей.
Не праздновали труса
В пороховом дыму.
Мы не были обузой
Народу своему.
...Но разве горе спрячешь,
Когда она — война —
То заходилась плачем
У вдовьего окна,
То вдруг качалась молча
На площади петлей,
То зябла у обочин
Фанерного звездой.
То в тишине палатной
Кровавила бинты,
Где, как один, солдаты
В плену у темноты.
...Имеет все начало,
Имеет все конец:
Конвойных псов рычанье,
Освенцима свинец,
Дахау, Моабиты —
Пределен план любой,
Была бы совесть чистой
Перед своей страной.
Еще вчера

в атаку

Ходил упрямо в рост,
Зажав в зубах цигарку
Клешовый франт-матрос.
Еще вчера

вихрастый

Летун, всегда лихой,
Вгонял бубновых асов
В зеленый шар земной

Еще вчера

в окопах

В беседе круговой
Солдат мечтал дотопать
До трешки луговой,
До васильков глазастых,
Что вдаль глядят с полей,
До Тони или Насти,
До той одной, своей.
Живым — живое мнится...
Но здесь уже с утра
Звучит мольбой напиться:
«Пиши письмо, сестра.
Пиши, чтоб знали правду
Невеста и родня.
Погиб, мол, смертью храбрых,
Пускай не ждут меня...»
Еда в тарелках стынет,
В палате злой поной.
Седой парок, как иней,
Столбится над едой.
Неужто ты, сестричка,
Сейчас перо возьмешь?
Неужто ты, сестричка,
Вонзишь перо, как нож?
Неужто ты не знаешь,
Кому письмо пошлешь?
Неужто ты не знаешь,
В кого вонзится нож?
...Сестра, кусая губы,
Горюя синью глаз,
Вдруг динамитно, грубо
На ярость сорвалась.
Слова, как буря злая,
Как злой ладони взмах:
— Слюнтяй! Вы все слюнтяи

В чинах и орденах! —
Глотая выкрик краткий,
Как будто ветер встреч,
Она склонилась шатко
У чьих-то слабых плеч.
Щекой к щеке припала,
Шептала:

— Что болит?.. —
Шептала, целовала
За женщин всей земли.
Не сразу, но палата
Вошла в иную стать:
Учились есть ребята,
Искать любую кладь.
Опять учились бриться,
Как будто жили вновь.
Какая сила, братцы,
Воскресшая любовь!
Сестра в саду металась
Под небом грозовым.
Встречалась, провожалась
То с этим, то с другим.
Глядела вслед подружка,
Халатиком шурша:
— Ах, Катенька-Катюшка,

               греховная душа!

Ну что с тобою будет,
Когда убьют войну,
Когда над миром будни
Пригубят тишину?
Ты что солдату скажешь,
Кто верил и любил,
Кто тоже не однажды
Отважно в бой ходил? —
Наверно, думка эта
Жила занозой в ней

В paзгар зимы и лета
Под взглядами друзей.
Она парой уронит
Косыночку с плеча,
Метнет к лицу ладони,
Чтоб крикам не кричать.
Слезой омоет, душу
И вроде вновь свежа.
Ах, Катенька-Катюша,
Великая душа!
Солдаты-ветераны,
Давайте майским днем
Нальем полней стаканы,
По-нашенски нальем.
И выпьем непременно,
В ходя в былую роль,
За всех сестер военных,
За их любовь и боль.