Ромашковый омут

Суворов М. И.

Ромашковый омут: Стихи и поэма. М.: Моск. рабочий, 1980. — 96 с.

Михаил Иванович Суворов родился в 1930 году в деревне Тишнно Рузского района Московской области. Когда началась Великая Отечественная война, одиннадцатилетним мальчиком пошел работать на фабрику, стал слесарем-инструментальщиком, а потом токарем. В 1943 году от взрыва минного запала потерял зрение. Окончил среднюю школу и Калининский педагогический институт.

М. Суворов — член Союза советских писателей, автор поэтических сборников «Верность» (1958), «Счастье» (1959). «Зеленая ветка» (1962), «Капли зари» (1966), «Стоимость солнца» (1969). На его стихи написаны широко известные песни «Цвети, земля моя!», «Поют девчонки о любви», «Хочу весны», «Гвоздика» и др.

В эту книгу включены новые стихи М. Суворова о природе, любви, родном крае. Поэма «Плечом к плечу» посвящена важной социальной проблеме — приобщению в нашей стране людей, потерявших зрение от болезней и в годы войны, к общественно полезному труду.

ГУСИ-ЛЕБЕДИ

На скамье рядком бабуси
Возле дома нашего, —
Гуси-лебеди,

ах, гуси,

Лебеди вчерашние!
А недавно,

ведь недавно
Молодешенькой была,
А недавно утром рано
Проплывала вдоль села.
И роса колен касалась,
Ключевой воды роса,
И до пояса спускалась
Шелковистая коса.
И смотрели часто парни
С тайной радостью вослед.
Отшумели, отыграли
Над землею тридцать лет.
Может, тридцать, может, двадцать,
Что считать прошедшее...
Долюбить,

доцедоваться
Не успели женщины.
Проводили долгим взглядом
До околицы мужей,
Каждый чей-то стал ничей
Где-то под снарядом.

И осталась только память,
Да мальчонка весь в отца,
Да портрет в кленовой рамке
Горьким горем до конца.
...На скамье рядком бабуси —
Вдовы наши русские.
Гуси-лебеди,

ах, гуси,
Словно пепел, русые.

ОТЦВЕЛА КАРТОШКА

Отцвела картошка

и желтеет,

Желтые подсолнухи стоят.
Им цвести:

они цвести умеют,

Устремив на солнце смуглый взгляд.
Южный край!

Желтеющие нивы,
В желтом зное желтая трава...
Только ты, серебряная ива,
Словно поседевшая вдова.
Я тебе товарищ не случайный,
Нас сюда случайно занесло.
Над лиманом чайки прокричали,
Как над Волгой, грустно и светло.
Там у нас еще цветет картошка,
Там у нас косилок разговор,
Там глаза зеленые озер
Загрустили обо мне немножко.
Там гармошки

песням удивились,
Что сложились в сердце у меня.
...Где родились,

там и пригодились,
Говорится исстари не зря. - .

ПОД КРЫМСКИМ СОЛНЦЕМ

А. В. Парфенову

Под крымским солнцем обелиску
Он по-крестьянски поклонился низко
И, разгибая трудно спину,
Станицу незнакомую окинул.
В горячке боя много лет назад,
Когда в руках работал автомат,
Не разглядел он ни садов зеленых,
Ни этих хат, на праздник побеленных.
Он только помнил, оглушенный взрывом,
Гортанный говор, злой и торопливый,
Да взгляд старухи, что слезою тлел,
Когда вели к обрыву на расстрел.
Но пуля-дура...

и опять станица

В садах весенних перед ним клубится.
И жители — они солдата знают —
Остаться жить в станице предлагают...
«А что? А что? Ах, черт возьми, Расея!
Махну рукой и поселюсь в Крыму...»
Зазывно море под горой синеет,
Сады плывут в серебряном дыму.
Солдатским ранам море не помеха,
И сыщется работа по нутру.
Но в сердце дальним прозвучало эхом
С грибной тропы призывное «ау».
К его рукам березы потянулись,
Тверских проселков вечные посты.
И на могилах дедовских качнулись
До боли сиротливые кресты.
И душу разом нежность затопила.
«Эх, мать честная, что ни вспоминай,
Родимый край—1всегда родимый край,
Хоть, может, там обид немало было!»

Он улыбнулся влажными глазами,
Чтоб никого вокруг не огорчить:
— Як вам, друзья, приеду погостить.
А жить —

простите... —
И развел руками.

АЗОВ

Валентине Голубевой

Полынные степи,

где стлались в намете

Сарматские кони

и скифские кони,

Ах, степи, меня вы в поэты возьмете?
Давно я душою в полынном полоне.
Горчат на губах поцелуи любимых,
Горынит на сердце от грусти и смеха.
Я слышу былые картечные ливни,
Как будто под крепостью длится «потеха».
Простым бомбардиром петровского войска
Я встану к мортире поэмы грядущей.
Расплавился ветер_; как золото воска,
И звезды, как пчелы, умчались за тучу,
Я маленький, маленький...
милый — не милый.
Я белую кепку свою — набекрень:
Крамольно шагают навстречу могилы —
Вчерашних героев печальная тень.
Куда я заехал, волгарь непутевый?
Найдутся в Азове поэты свои.
Ударила молния где-то в Азове,
Звенящим ознобом играя в крови.
Гроза громыхнула, как в медные трубы,

Я землю целую,

кого-то молю.

Ловлю я, как призраки, женские губы,
Медовую горечь которых люблю.

СУВОРОВ

Быть его однофамильцем —
Не безоблачная честь.
Чертов мост всегда дымится,
Чертов мост повсюду есть.
Он во мне, в тебе и в каждом,
Но шагни, шагни, шагни,
Обнажи строку, как шашку,
Обнажи и рубани.
Где-то, может, взятки гладки,
Где-то, может, спрос иной.
Ох, как трудно без оглядки
Быть всегда самим собой.
Что там Альпы, злые горы?!
Бой вокруг в ущельях дня!
Смотрит соколом Суворов
Из меня и на меня.
Значит, надо разом с ходу
Чертов мост, как он, седлать,
Чтоб потом хоть ложкой воду
С ним на равных похлебать.

ГРАЧ

Почти на стеклянной березовой ветке,
Где синих сосулек нечаянный плач,
Как будто письмо в нераскрытом конверте.
Пристроился первый отчаянный грач.
Ночами морозы белесо клубятся,
Ночами метели бунтуют порой,

Но, милые люди,

родимые братцы,

На ветке чернеет чудак дорогой.
О, если б прочесть перелески и горы,
Приречных ветров одичалую злость
На крыльях усталых,

на крыльях проворных

И в сердце,

что к Родине так припеклось.

Я кланяюсь низко ему за отвагу,
Я кланяюсь низко за верность ему,
Еще за любовь,

от которой ни шагу,
Ни шагу нельзя отступать никому.

ЗАРНИЦЫ

Ирине Королевой

В опрокинутом свете тревожной зарницы
Я невольно отдался сомненьям.
Говорят, что над лугом пыльца золотая

струится.

Кто сказал, что пыльца?

Может, это парят

сновиденья?

Может, это не луг,

а зеленое зыбкое небо;

Где ромашки совсем не цветы,
А горячие звезды,

у которых по нервам
Разливается звон молодой красоты?
Может, песни мои —

это старая сказка?

Может, старая сказка —

реальный мотив?

Может, ласка твоя,

долгожданная ласка
Это мною придуманный миф?
Не гляди на меня удивленно:
Я доверчив по-прежнему,

только пойми,

Что сомненья влюбленных законны,
Что сомненья поэтов от века в крови.
Потому и живется нам трудно,
Но об этом кричи, не кричи...
Удивительно зорко над лугом
Полыхают зарницы в ночи.

РОМАШКОВЫЙ ОМУТ

Иду в росе нетронутой
Покосными лугами.
Ромашки, словно омут,
Расходятся кругами.
Прогулка необычная,
Отвычные дороги,
Хотя знавали цыпочки
Мои шальные ноги.
Они знавали рваные
Снарядные осколки
И жало окаянное
Витой колючей проволоки.
Теперь совсем иное:

Всему особый срок,

И черный

над землею

Давно отцвел платок.

Давно уж нет старушки, —

Она сюда в зарю

Ходила сына слушать,

Погибшего в бою.

Казалось ей, что в росах

Звенит его коса,

И плакали бесслезно

Запавшие глаза.

...Россия ты, Россия,

Ты знаешь все без слов!..

Иду почти счастливый

Среди твоих цветов.

Но сквозь туман дрожащий

Я чутко слышу вдруг

Далекий и звенящий

Косы щемящий звук.

* * *

Пуховики, а не сугробы,
Просторна белая теплынь.
Зима, как некая зазноба,
Таит в глазах ночную синь.
Ах, раскрасавица-плутовка,
Как будто вовсе не она
С непостижимою сноровкой
Нас проморозила до дна!
Столбы, деревья и трамваи
Звенели, словно бы стекло,
Влюбленных медленные стаи
С проспектов начисто смело...
Увы, друзья, характер женский
Таков, наверное, во всем:
То сквозняком по сердцу режет,
То нежит бережно теплом.
Я это знаю,

но признаться,
Дивлюсь, шагая от крыльца,
Зима умеет оставаться
Загадкой, сказкой до конца.

Она, спросонок подрумянясь
Едва оттаявшей зарей,
Глядит, чему-то улыбаясь,
В своей постели снеговой.
Немолодая, но такая,
Что просто глаз не отвести.
Не зря от зависти вздыхают
Все звезды Млечного Пути.

ПЕСНЯ РАЗЛУК

Отцвели васильковые грозы,
Обмолочены в поле хлеба,
Рассыпается утренний воздух
Бубенцами на теплых губах.
Как зазывно рябины краснеют,
Хоть целуйся с такой красотой!
Только я почему-то робею,
Что бывает нечасто со мной.
Непонятная в сердце тревога
Понемногу растет и растет,
Словно кто-то охотничьим рогом
Заплутавшее эхо зовет.
Наважденье отчаянно длится,
Отрывая меня от земли:
Полосатый шлагбаум границы
Под крылом замаячил вдали.
И уже с высоты равнодушной
Не отыщешь знакомый овраг,
Над которым старинной церквушкой
Засветился грибной березняк.
...Будоражится сердце,

хмелеет,

Только я никуда не сорвусь:
Человек никогда не умеет
Разгадать беспричинную грусть.

...А по небу тягучие крики
Чередой проплывают на юг.
Я и сам бы сейчас закурлыкал
Эту древнюю песню разлук.

ПОРОША

Под ногой, как шелк, пороша.

Хорошо опять в лесу.

Не люблю я непогожей

Поздней осени красу.

На душе случится слякоть, —

Лес тебя не вдохновит,

То возьмется слезно плакать,

То вздыхает и молчит.

Тишина ветвей дрожащих —

Грусти чахлая сестра.

То ли дело день хрустящий,

Краснощекая пора!

На морозе все кровинки

Озорной берут разбег,

И роняют вдруг рябины

Звезды сочные на снег.

А скворцы, чудные птицы,

Как весною, гомонят.

Отчего им не летится

В золотистые края?

Говорят, ясна причина,

Очень чинно говорят,

Мол, покуда всю рябину

Не склюют,

не улетят.

Может, так, но это, братцы,
Проза, что ни говори,
Просто жаль им расставаться
С красотой родной земли.

ПРИЧАЛ

Хорошо умереть одинокому,

Никому не поранив души.

Не столпятся родные под окнами,

Не заплачут зазря малыши...
Был иль не был?

Прошел и растаял,
Что положено, смог отстрадать.
Но на гроб, как на сердце, упали
Комья глины, укрывшие мать.
— Мама, мама!.. —

Слова, словно листья,
Опадают, увядшие вдруг.
Ни слезами, пи песней, ни свистом
Не разбудишь угаснувший слух.
Не рассердишься ты, как бывало,
На проказы своих сыновей.
Не поджаришь яичницу с салом
Для нечаянных частых гостей.
На заре не затеешь ватрушки,
Чтобы к завтраку с пылу подать...
Вспоминаю игрушки-балушки, —
Разве это я должен сказать?
...Шаль на плечи

и, молодо глянув, —
Только чертики в серых глазах, —
Ты на круг вызывала Ивана,
И Иван молодецки плясал.
Молодым на земле новгородской
Он упал на ромашки в бою.
И сиротство,

и раннее вдовство —
Все досталось па долю твою.
Но сынов-подлецов не рожала,
Не последней в работе была,

Ты по-руссии обиды прощала,
Никому ты не сделала зла.
...На поселке засветятся окна,
Мы зажжем на поминках свечу...
Хорошо умереть одинокому,
Но родных пережить не хочу!

Мама, мама, Суворова Ольга!
Над могилою — крест и печаль...
Тишина, как туманная Волга,
Где-то мой затаила причал.

ЯБЛОНЯ

Я не придумал этот образ,
Он душу мне заворожил.
В какую даль, в какую область
Старушка яблоня спешит?
Вокруг распаханное поле,
Вокруг весенний перезвон...
Какую завтрашнюю долю
Ей уготовил горизонт?
Она одна. Случилось что-то
С ее семьей.

Она одна.

Напозабытые заботы
Несет покорная спина.
Вю мне растерянно, невнятно
Восходит боль былого дня.
Уходит яблоня куда-то,
Не оглянувшись на меня.
Она сутулится под ветром,
Кивает белой головой.
Давно надломленная ветка
Дорожной кажется клюкой.

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ГЕОРГИЯ СУВОРОВА

Сугроб краснел...

казалось мне,
Что это краску лил закат.
Сугроб краснел,

и, как во сне,

Губами снег хватал солдат.
А я не знал, что он убит,
Что на гранит взойдет солдат,
Что сохранит навек гранит
Его разбитый автомат,
А я не знал, что он убит,
Я ждал, что яростно солдат
Из автомата застрочит,
Чтоб снова ринуться в закат.
А он лежал среди снегов,
Краснела нровь на белизне,
Как строчки огненных стихов,
Что он оставил вам и мне.

БЕРЕЗЫ

А. Малееву

Березы —

не красавицы,
Они красно молчат.
К лицу им запечалиться,
К лицу им помолчать.
Но в полушалках инея
В серебряные дни,
Как женщины любимые,
Улыбчивы они.
И, запрокинув голову,

Роняя шапку п снег,
На них взирает молодо
Прохожий человек.
Ах, чудо белоствольное,
Причуды без конца:
Накатистые розвальни,
Да голос бубенца,
Да синий взгляд Есенина,
Исхлестанный до слез,
Да что еще пригрезится
В сиянии берез!
...Угадывай,

разгадывай
Наплывы волшебства.
А здесь закаты падали,
Как сбритая трава.
А здесь метались грозы,
Прошитые свинцом...
Российские березы
Знавали смерть в лицо.
Но пули, что входили
Под сердце им, звеня,
Отменно точно были
Нацелены в меня.
...И я,

сугубо штатский,
У памятных дорог
Березам по-солдатски
Беру под козырек.

НОЧНАЯ КАПЕЛЬ

Ты опять, ах, капель,

ты опять

Хочешь землю насквозь проклевать!
Затеваешь ты музыку эту,

Не надеясь совсем на победу.
Я тебя понимаю, капель,
У тебя беспромашная цель:
Ты, свою проявляя отважность,
Заодно и меня будоражишь.
Не могу я уснуть, не могу:
Где-то кони храпят на бегу,
Где-то бурка летит за плечами,
Где-то падает Павка Корчагин...
Мне бы тоже скакать и упасть
За мою за Советскую власть,
Чтоб потом над моим над курганом
Проливались закаты багряно.
Не могу я уснуть, не могу:
Где-то длится лыжня на снегу,
Кто-то вьюгу плечом пробивает,
Кто-то полюс опять открывает...
Мне бы тоже,

но я не о том...

Не стучат каблучки под окном.
Почему не стучат, я не знаю
И гадаю, гадаю, гадаю...
Не могу я уснуть, не могу:
Сколько трудных ночей на веку,
Как тягучи бывают минуты...
О, скорей бы рассветное утро!
Ты попала догадливо в цель,
Голубая ночная капель!

СТРУНА ВЛЮБЛЕННОСТИ

Я знаю час,

когда в скворешнях
Скворчата дружио закричат,
Когда сморчки под солнцем вешним
Рассыплют по лесу сморчат.

Я знаю каждое мгновенье

Без удивленья наизусть.

Но кто-то ждал поры весенней,

В метель роняя:

«Не дождусь!»

Над ним свинец стелился густо,

Ломался с хрустом небосвод

Под Сталинградом и под Курском,

Где спит его безусый взвод.

Тетерь и он,

с судьбой доспорив,
Споткнулся, охнув, у крыльца.
Он не услышал эти зори
С лукавым посвистом скворца.
А я живу!..

Шумят деревья —
Краса разбуженной земли,
И на лугах_;

как песни Леля,
Линуют ранние ручьи.
...Неужто напрочь отзвучала
Во мне влюбленности струна?
Но сердце взрывчато стучало:
«Пришла весна,

пришла весна!»

ДОН

Что мне степь

и что мне Дон?
Я волгарь,

но где-то

В глубине чубатых волн
Всех времен приметы.
...По степи катился звон,

Звон и стон, да с плачем;

Крымчаки вели в полон

Молодых казачек.

А по следу новый звон —

Кони мчались шало,

И казацкая ладонь

К сабле прикипала.

Как протяжен на ветру

Свист разящей стали,

Как кроваво поутру

Маки зацветали!

...Ой ты, Дон, тревожный Дон!

Я донскую воду

Пью пригоршней,

мой поклон

Павшим за свободу.

...По степи вразлет картечь.
Зло дымились зори.
Чья-то речь —

и с чьих-то плеч
Голова под корень.
...Ой ты, Дон!

Мятежный Дон!
Нет тебе покоя.

Небо лижет спины волн,

Плавясь синевою.
По степи скользят лучи
В мудрый час заката.
Постоим

и помолчим
У плеча солдата.
Вековую боль утрат
В сердце не потушишь.
То ли росы здесь звенят,
То ли чьи-то души.
Голубой ложится сон

На хлеба и хаты,
А под кручей блещет Дон,
Словно меч булатный.
...Ой ты, Дон,

великий Дон!
Тихий Дон?

Тихий Дон?

Даже в этом слове Дон
Колокольный слышен звон:
Дон! Дон! Дон!

СНЕГ

Словно белая сказка
Первый ласковый снег,
А в душе свистопляска
Развеселенных рек.
Ухожу от начала,
Чтоб не слушать всерьез
Ни ревнивой печали,
Ни печальных угроз.
Мелодрамы в квартирах
Мимолетные дни,
Но полжизни, полмира
Заслоняют они.
Где-то льются рассветы,
Где-то зреет звезда,
Не замечено лето,
Молодые года...
И рябиново-горько
За себя, за любовь.
Не дописано столько,
Может, лучших стихов.
Я по улицам тесным,
По широким проспектам

Ухожу в неизвестность
От известности этой.
А над городом сказка,
А над городам снег,
У мальчишек салазки
Набирают разбег.
Прокатиться бы, что ли,
С крутизны молодецки?
Только медленной болью
Наливается сердце.

МАШУК

Передо мной хребет Кавказа,

Над головой — голубизна,

И, не осознанная сразу,

В душе тревожная струна.

В лицо мне мглисто ветер дышит

Из глуби глыбистых веков,

Он что-то свищет,

что-то ищет

У всех на свете Машуков.
Они стоят крутой громадой.
В какую даль ни уходи,
Я слышу клекот беспощадный

У Прометея на груди.

Я слышу ружья европейцев,

И падают, не закричав,

Золотокожие индейцы

В каньон,

где золото в ручьях.

...Зачем случайные сравненья

В меня врываются толпой?

Гора плывет, как сновиденье,

Храня торжественный покой.

Белеют шляпы шумных стаек,
И зданья окнами блестят.
Гора их медленно качает,
И каждый этой ласке рад.
...Но, вскинув пыльную планету,
Ударил гром невдалеке,

Как колокол на смерть поэта,
Убитого на Машуке.
Я шапку прочь,

и в шатком гуле
Печалюсь,

будто в тишине.

Давно расплющенные пули

Вошли в меня,

болят во мне.

ХАРАКТЕР

Я вошел в поэзию мальчишкой,

Я мальчишкой буду до конца.

Как Гаврош в расстрелянном Париже,

Упаду под пересвист скворца.

Это только кажется,

что просто

За строкой вынянчивать строку...
Я тонул на переправных плесах,
Взрывом опрокинутый в шугу.
Я пахал,

впрягаясь в плуг, как бабы.
Падал у костра на ветерке.
И луна, бугристая, как жаба,
Плавала в брусничном кипятке.
Мучился я родами натужно,
Розовым младенцем голосил.

Всех на свете,

сирых и недужных,
Не любимых женщиной,

любил.

Ничего легко мне не давалось,
Приходило все издалека.
И под сердцем

медленно слагалась
Каждая негромкая строка.
Да, характер —

не простая книжка:
В ней страницы дедов

и отца...

Я вошел в поэзию мальчишкой,
Я мальчишкой буду до конца.

ЗЕМЛЯ

Приснись однажды мне земля,
Как чистый лист бумаги,
Нарисовал бы я поля
И никогда — овраги.
Нарисовал бы я на ней
Леса, где нет туристов,
Где распевает соловей
И никогда — транзистор.
Не пожалел бы я морям
Густой рассветной сини,
Чтоб зори плыли по волнам
И никогда — эсминцы.
Сломав улыбчивую бровь,
Махнув на все рукою,
Я воскресил бы вновь любовь
С разлукой и тоскою.
Пусть сердце знает непокой,

Иначе жизнь какая...

Я не хочу, чтоб шар земной

Вдруг обернулся раем.

ВЕРНОСТЬ

Мужья надоедают женам,

С годами жены невтерпеж мужьям.

И только долг

и строгие законы
Связуют многих с горем пополам.
Увы, друзья,

хоть я не пессимист
И чту непогрешимые уставы,
Но жизнь,

она, как ни крутите, жизнь,
Ее не втиснешь, как алмаз в оправу.
Ударит ветер молодым крылом,
Сирени куст прольется белоснежно,
И в сердце постучится,

словно в дом,
Случайный гость —

отчаянная нежность.
Какой ханжа,

скажите мне, какой
Не распахнет ей затаенно двери?..
Я по натуре человек прямой.
В земных святых, простите, я не верю.
Но кодексы морали неизменны,
Как неизменны песни соловьев.
О, трижды, трижды будь благословенна
Не проходящая и верность,

и любовь.

БОЛЬ УТРАТ

Одиноко старятся березы
У былых проселочных дорог,
На ветвях подрагивают росы,
Шелестит нетронутый снежок.
Им стоять одним, белоголовым,
От забот и песен в стороне:
Не блеснут знакомые подковы,
Не промчатся сани в тишине.
Боль утрат —

и боль воспоминаний,

Я невольно думаю о ней,
Я ловлю охрипшее дыханье
Недалекой осени моей.
Отгорят закаты голубые,
Отшумит веселье стороной,
И мои тропинки луговые
Зарастут травою-муравой.
...Но другие пролегли дороги,
Под колеса стелется асфальт,
И, совсем не ведая тревоги,
По откосам рощицы летят.
Молодые русые березы
Поднялись крылато от земли.
Пусть они достанут с неба

звезды,
Пусть они узнают

свет любви.

ВАСИЛЬКИ

— Останови, шофер, машину... —
Не крик, не просьба, не слеза.
Испуганный наполовину,
Шофер нажал на тормоза.

В дороге всякое бывает.
Попутчица, ах, чтоб ее...
Догадку злую подтверждая,
Стрельнула дверца, как ружье.
И побежала городская
В румянец утренней зари,
Но обернулась вдруг, сияя,
И позвала:

— Смотри, смотри! —
Пылало небо голубое,
Суля уже привычный зной,
И поле, поле над рекою
Пылало все голубизной.
Здесь было чем залюбоваться
Без размышлений и без слов.
Не часто может повстречаться
Такое море васильков.
Оно качалось и качало,

Как на волне, тяжелых пчел.
Девчонка весело кричала
И уплывала, словно челн.
Восторг взахлеб, восторг невольный
Не всяк разделит, но поймет.
Шофер курил и видел поле,
Где добывают пчелы мед.
Тот мед июльский васильковый,
Тот редкий к чаю — пей, потей!—
В вечерних сумерках лиловых
Среди нечаянных гостей.
Шофер тот равнодушным не был.

что здесь пахарь соберет?
Ведь мед хорош, когда он с хлебом.
Без хлеба горек даже мед!

САДЫ

А. А. Баюшкину

Отцвели, отзеленели
Краснощекие сады.
Я люблю сады в апреле,
Их метельные цветы...
Как они светло вздыхают,
Как молчат и как поют!—
Это значит,

что мечтают,
Это значит —

счастья ждут.

...Счастье, счастье, — вот загвоздка:
Как его приворожить?
Может статься, очень просто,
Только можно не дожить.
...А сады в грозовом гуле
Тяжелеют до корней.
Я люблю сады в июле,
В пору солнца и дождей.
Как они рождают свежесть!
Эту свежесть не забыть.
Как они живут надеждой!
Без надежды не прожить.
Только мне всего дороже
Каждый сад осенним днем:
Как-то ярко и тревожно,
Как-то все на месте в нем.
Это яблоки, а это
сливы спелые висят...
Не зазря плыла планета
Сквозь снега, дожди и град.
Сад сияет,

сад гордится:

Мол, трудились, как могли.
И уже ложатся листья
В золотой запас Земли!

ТОЧКА

Давно в окно стучится утро,
В рябинах выспела заря,
И самолет уходит круто
В сырое небо сентября.
Кладу перо,

конец работы...
Но пусть не будет ей конца,
Когда размашисто с налета
Метель споткнется у крыльца.
Но пусть не будет ей угрозы,
Когда гортанно закричат
Грачихи на седых березах,
Произведя па свет грачат.
Я не хитрю,

я разумею,

Что не обманешь сам себя,
Недаром волосы редеют,
Их дружно годы теребят.
И часто пальцы сигарету
Кладут раздумчиво на стол
И добывают где-то, где-то
С трудом треклятый валидол.
Я не хитрю.

Но есть такое,

Что нам по шерстке или встречь.
Люблю услышать над землею
Зари торжественную речь.
Люблю,

хотя с невольной грустью,

Усталость разом осознать

И, потянувшись в кресле с хрустом,

Захлопнуть новую тетрадь.

Как это здорово,

что ночи

Меня минуют так легко!
Когда в душе теснятся строчки,
А точка где-то далеко.

Вы знаете стоимость солнца?
Не хлеба, не песен,

а солнца,

До блеска промытого ливнем,
В зенит восходящего

солнца?

Я руки лучам подставляю,
Несу их летящую радость
В -ладонях и в сердце тревожном,
Которому хочется солнца.
Вы так расточительны, люди!
Вам голову некогда вскинуть,
Чтоб выпить горячего света,
Звенящего, словно родник.
В лазури купается солнце.
Оно вам привычно,

как песни,

Что тихо, бездумно поются,
Оно вам привычно, как хлеб.
Я тоже всегда торопился:
Мельком я глядел на зарницы,
Росу на лугах подмосковных
Искал покрупней,

чтоб напиться.

В глаза мне струились бермы,
Текучая зелень озимых.
Речные рассветные плесы
Глаза наполняли мне синью.
Мне было даровано счастье.
Но взрыва незрячая сила
Своей необузданной властью
В глазах моих мир погасила.
Моли, не моли о пощаде,
Но мрак не отступится прочь.
Глухой ленинградской блокадой
Меня опоясала ночь.
Иду я на ощупь по травам,
Я губы целую любимой,
Мне хочется солнца.

Ах, люди,

Взгляните, какое оно!
Вы солнце всегда берегите
Любовью п жизнью своею.
Оружием,

если придется,
А я помогу вам стихом!

В КАРТИННОЙ ГАЛЕРЕЕ

Зачем пришел я в эти залы,
Где столько храмной пустоты,
Где люди молятся глазами
На гениальные холсты?
Здесь ничего не тронь рукою,
Лица случайно не приблизь.
За очарованной толпою
Бреду я праздно вверх

и вниз.

Здесь не дадут мне причаститься,
Хоть трижды веруй в чудеса.

Но сердце разве примирится?
Оно глядит во все глаза.
Оно плюет на все угрозы
Музейных строгих сторожей.
И я рукой касаюсь бронзы,
Касаюсь вздыбленных коней.
Металл под пальцами летящими
Вдруг удивительно ожил.
И я услышал храп горячий
И звон закушенных удил,
И я увидел каждый мускул
И одичалые глаза.
Ах, кони!

До чего по-русски
Бунтующая в них гроза!
Наверно, гений,

их создавший,
Изведал гнева торжество
За обездоленных и павших,
За матерей и за отцов,
За ту, посконную Россию,
Что загоняли в темноту...
...А на меня вокруг косились.
Ну что ж,

я видел красоту!

КАКАЯ ТЫ?

Какая ты?
Смешно, наверно,
Звучит вопрос:

какая ты?

Тебя я знаю каждым нервом,
Твою печаль,

твои мечты.

Ты воя сквозная, озорная.
Такой тебя любил,

люблю.

Твою походку, голос знаю
И даже ветреность твою.
Среди других я без ошибки
Тебя, молчащую, найду.
Я сердцем чувствую улыбку,
Как путеводную звезду.
Но я не знаю,

нет, не знаю
Лица и взгляда твоего.
Какая ты, скажи, какая?
Скажи, ведь слово — серебро!
Ты не пугайся речи странной:
Я так хочу взглянуть хоть раз
Сквозь непробудные туманы
В родную синь любимых глаз!

ОПЕРАЦИЯ

Я видел пальцы розовые,
Я видел пальцы алые,
Под лампой, как под солнцем,
Они проворно плавали.
И сердце, как по лестнице,
По ребрам — сверху вниз:
Мол, верится не верится,
Держись,

держись,

держись.

И я держался храбро,
Когда на дно глазниц
Тупой клешнею краба
Входил холодный шприц.

Но нервы —

это нервы.

Легла на сердце тень,
Когда надежда верная
Погасла через день.
И вновь рассветы синие,
Что грезились во сне,
Поплыли мимо, мимо
В больничной тишине.
...Ракетный век кричащий,
До срока помолчи,
Я слышу, как печально
Молчат вокруг врачи.
Молчат хирурги строгие,
В глаза мои глядят.
Их пальцы, как дороги,
В глазах моих стоят.

Я НЕ СЛУЖИЛ

Я не служил,

я очень штатский,
Парадным шагом не могу ходить.
Да что там шаг!

Портянки по-солдатски,
Наверно, не сумею закрутить.
И может, честь фамилии роняя,
Признаюсь вам сугубо доверительно:
Каким концом ружье стреляет,
Я представляю очень приблизительно.
Но это не моя вина.
Я помню детство, пламенем охваченное.
Когда в шинель одетая страна
Сваи полки к победе разворачивала.
Ах как мы ждали возвращенья наших!

Помочь хотелось,

только что я мог?!

Слепой мальчишка,

на себе познавший

Паучью свастику,

что взводит вновь курок...
Теперь молчать и в шар земной вжиматься

Я не хочу,

я отдаю приказ

Моим стихам, моим поэмам штатским
Гранаты рифм готовить про запас.

ТРАКТОРИСТ

Давно улегся спать закат,
Давно звезда на небосклоне,
И траки трактора блестят,
Как две развернутых гармони.
На полуслове голос их
Затих до раннего рассвета.
Я не хочу, чтоб даже стих
Нарушил царственность момента.
В моторный век ночной покой
Куда целительней, чем море.
Пахнуло вспаханной землей,
И сладко запершило в горле.
Земли глубинный аромат
Не позабыт,

он вечно с нами.
Колосья здесь зашелестят
Своими рыжими усами.
Я вижу это, вижу вдруг,
Как зерна, колос раздвигая,
Глазасто глянули вокруг,
Грозясь грядущим урожаем.

А он, виновник торжества,
Поводит грузными плечами:
Ему слова — всего слова,
Мол, рано тешиться речами.
Еще хлестнут дожди и град,
Еще жара пройдется палом...
Глаза насмешливо глядят
И, может, чуточку устало.
Ему теперь бы чашку щей,
Что затомились в русской печке.
Среди зашторенных огней
Он раздвигает грудью вечер.
Над ним береза у плетня
Звезду зеленую качает.
Ни председатель, ни родня
Его у дома не встречают.
Ах, люди, люди, как же так!
Без каравая жизнь не сладишь.
Быть может, я большой чудак,
Я кланяюсь тебе, товарищ!
И ты, береза, поклонись, —
России символ величавый:
Идет не просто тракторист —
Идет кормилец всей державы!

плечом к плечу

Поэма

Виктору Першину, другу,

подсказавшему мне тему

этой поэмы

ПРОЛОГ

Никто не напишет об этом,
А если напишет — не так.
Я слышу, как дышит планета,
Познавшая солнце и мрак.
Я весь как под вольтами провод,
Я весь как под ветром лоза:
В осколки отлитая злоба
Мои погасила глаза.
Глаза — бирюза... малахиты...
Хранящая звезды роса...
Как дети, они беззащитны,
Раскрытые настежь глаза.
Жонглируя чертом и богом, —
Уж так на земле повелось —
Глаза выжигали жестоко,
Чтоб сладко кому-то спалось.
Жестокость не знала предела...
Но света незыблема власть.
Глядели глаза уцелело,
Наивно в ресницах таясь.
Какое забрало — ресницы:
Пробиться болезням —

пустяк!

От них не сумел отмолиться
Ни царь, ни последний батрак.
Я верую в нашу эпоху!

У медиков опыт велик,
Но гаснет прекрасное око
В какой-то нечаянный миг.
Не все подчиняется жезлу,
Надежны не все тормоза.
О, сколько на свете железа
Нацелено в наши глаза!
Вращается, дышит планета,
Познавшая солнце и мрак...
Никто не напишет об этом,
А если напишет —

не так.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В России правильное воспитание и обучение слепых детей вошло в употребление очень недавно, поэтому имена двух знаменитых людей (родом из Франции) Валентина Гаюи и Людовика Брайля, живших в конце прошлого и в начале нынешнего столетия, у нас еще мало известны. Однако этим двум талантливым филантропам человечество обязано тем, что слепые имеют в настоящее время возможность действовать и работать почти как зрячие. (Из письма К. К. Грота№, 1891 г.)

ВАЛЕНТИН ГАЮИ

В поэзии

лоска и глянца
Я, словно проказы, боюсь.
Поклон тебе, славная Франция,
За эту деревню — Сенжюст.
Не надо, Париж, удивляться,
Что я, россиянин простой,
Не стану тобой восхищаться,
Музейной твоей красотой.

№ См.: К. К. Грот, как государственный и общественный деятель, т. 3. П., 1915, с. 180.

Музею не грех поклониться,
Где царствует прошлого тень,
Но в жизни любая столица —
Ничто без своих деревень.
Сенжюст не отлична от прочих:
Каштаны, да крыш камыши,
Да серой извилистой строчкой
Деревню проселок прошил.
Стояли, как сети, тенета,
Сновал очертевший челнок.
Унылая эта работа —
Не сладкий семейный кусок.
Едва ли она уцелела,
Забытая нынче Сенжюст,
Где вырос отчаянно смелый,
Теперь знаменитый француз.
Белея холщовой рубашкой
На ржавчине куцых полей,
Гонял он с друзьями бесстрашно
Господских шальных голубей.
Но, часто печалясь глазами,
Как это умеют мальцы,
Он молча следил за слепцами:
Брели обреченно слепцы.
Тревожно соседи вздыхали,
Крестились, совсем неспроста,
И в руки каликам совали
Гостинец

во имя Христа.
Не знал Валентин,

что от века,
Теряясь в тягучей дали,
Бредут бедолаги-калеки
По всем государствам земли.
...О Греция

мраморной эры,

Под всплески морей голубых,
Под песни слепого Гомера
Не тратилась ты на слепых.
...О Рим,

властелин златоглавый,
В сиянье своей красоты,
В сиянье воинственной славы
Слепых не пожаловал ты.
...Мы звукам вселенной внимали,
Внимали мы стонам земли,
Мы гимны любви создавали,
Взаимной не ждали любви.
Мы пели,

пыля по дорогам,
Убогие лишние рты.
Над нами молитвенно строго
Церковные стыли кресты.
Церковники,

пастыри веры,
Во имя святого отца
Тряхните мошною!

Но церковь

Подсунула паперть слепцам.
...Уж так повелось на планете —
Богач не умрет от щедрот.
Уж так повелось на планете —
Огнем выжигают господ.
Пожары размашисто пляшут —
Страшитесь, монах и сеньор!
Пожары размашисто пляшут,
Верша вековой приговор.
У сына ткача поневоле
Растерянно-радостный вид,
У сына ткача поневоле
Привольнее сердце стучит.

Какое разъятое время
Ударило разом в набат!
Июльские ночи не дремлют,
Бастилии близок закат.
...Но ярмарка в шумном Париже
Валяла себе дурака.
Играли слепые чуть слышно
В чудных шутовских колпаках.
А клоун под хохот мещанский
Оркестру показывал в лад
То злые Кривые мордашки,
То свой разукрашенный зад.
Как взрыв громыхнуло:
— Не смейте,
Разумные люди они —
От ярости жгучей немея,
Сжимал кулаки Гаюи.
О« сердце свое не остудит,
Сумел он такое понять!
Он первым отчаянно будет
В Париже слепых обучать.
...Судьбу не решишь на досуге,
Но вызрела эта пора,
Чтоб даже в убогой лачуге
Заря зажигалась с утра.
Недаром дворцы и короны
Крамольный Париж раскачал,
Чиновника щеголь салонный
Учтивой улыбкой встречал:
— Месье Гаюи, извините,
Месье Гаюи, месье Гаюи.
Мои поздравленья примите,
Примите, месье Гаюи!
Какое достойное дело
Затеяно вами, месье!..
И дальше карета гремела,

На старых рессорах осев.
Не стало вокруг равнодушных,
Галдели газеты гурьбой.
В ладонь зачинателя дружно
Посыпался дождь золотой.
Столицы Европы радели.
Рантье кошельками трясли:
Хозяева сирых узрели —
И сколько могли,

помогли.

Хитрила, конечно, элита,
Рассыпав щедроты свои.
Но первая школа открыта,
Открыта, месье Гаюи!
Отсюда истории ветер
Возьмет до России разбег...
Не хлебом единым на свете
Живет и слепой человек.
Но сам Бонапарт толстосумам
Издаст знаменитый указ:
«Слепых обучать как разумных
Треотупная роскошь сейчас».
...О Франция фарса и фронды,
Ты будешь народу чужой,

И жаркое знамя свободы
Не раз полыхнет над тобой.

Я, сердцем к тебе дотянувшись,
Гвоздики кладу у стены:
Мятежные галльские души —
Глубинная совесть страны.
Не выучен я поклоняться,
Но добрые чувства мои
Тебе,

баррикадная Франция!
Тебе,

Валентин Гаюи!

ЛУИ БРАЙЛЬ

Льются рельсы по России.
Сквозь густую синь лесов,
И летят в морозной сини
Гривы бойких поездов.
Я в вагоне, как в колодце,
Под ногами пол гудит.
Что там сзади остается?
Что там будет впереди?
Два вопроса —

два курьеза:

Мне всего пятнадцать лет,
Но взорвались утром росы,
Рухнул раненый рассвет.
Дым осел,

и мне, мальчишке,
Сероглазому сверчку,
И заря,

и даже книжки
Стали разом ни к чему.
...А вагон скрипит со всхлипом,
За стеной седой январь.
Кто-то рядом молвил хрипло:
— Жаль парнишу, братцы, жаль!
И хоть год еще пайковый,
Жизнь окупа и голодна,
Мне суют пирог с морковью,
Кружку крепкого вина.
И вздыхая дружным хором,
Не журися, мол, пацан,
Горстку рубленой махорки
Сыпанули мне в карман,
...Люди, люди, понимаю,
Понимаю вашу боль,

Вашу жалость принимаю,
Принимаю хлеб и соль.
Но душа в пружину сжата,
Бьются мысли в глубине.
Еду в школу я куда-то,
Только как учиться мне?
...Как учиться,

как учиться?
Бились мысли у Луи
Где-то в дальней загранице
В годы горькие свои.
Как учиться,

как учиться?..

Шорный нож блеснул у глаз,
И погасли разом лица,
И грядущий день погас.
Убивался шорник долго,
Клял себя на склоне лет,
Что не смог от постреленка
Спрятать шорный инструмент.
...То болезни,

то случайность,
То война,

война,

война,..

Нас от солнца отлучали,
Сердце вымучив сполна.
Мы храним осколки, пули
Не затем,

чтоб их почтить...
Скольких нас они коснулись,
Скольких нас могли убить!
Пусть и нож лежит в музее:
Нрав железа вечно крут...
...Все на свете разумея,
Люди плачут и поют.

...Ах, Луи!

Ликуют песни —
Вести жизни молодой,
Но тебе Париж известен
Стороной совсем иной.
Он Бурбонов прогоняет
Бурным взрывом мятежа,
И взамен на трон сажает
Короля из буржуа.
Но ручаться можно смело,
Что стандартны короли:
Королям какое дело
До твоих забот, Луи!
Королям какое дело
До тебя и до других.
Но твоя душа болела
Грустной думой о слепых.
Да, начало прозвучало,
Да, работал Гагой,
Но у всякого начала
Тупики всегда свои.
Мир высок и многоцветен,
Ветер пенит моря гладь,
Но слепому как об этом
У поэтов прочитать?
Скрипка плачет и смеется —
Льется солнца благодать.
Записать бы это солнце,
Но слепому как писать?
Неустанно все на память:
Ноты, цифры, каждый шаг...
Посудите, люди, сами,
Что нельзя учиться так.
И в сырых парижских классах,
Глухо кашляя, Луи
В поздний час, но час прекрасный,

Шаститочие отлил.
Шесть всего округлых точек —
Рядом по три сверху вниз —
Стали тем сосредоточьем,
Где пульсировала жизнь.
Тайна книг предельно зримо
На планете в первый раз
Обрела и плоть,

и имя,

Обрела теперь для нас.

...А земля апаша устало,

Мгла бродила по земле,

Отбывали дамы с бала,

Балаганщик пел во мгле.

Мир не ахнул,

мир корыстен.
Кисло морщились дельцы:
Дивидендов не отчислят
С этой азбуки слепцы.
Будет боль

и бой неравный,
Будет самый первый том,
И Луи войдет по праву
В новый век,

как в новый дом.
...Зря со мне росла тревога
Под колесный перепляс:
Пусть негладкая дорога,
Но дорога

есть у нас.

Я кладу на книжку пальцы,
Чуть дыханье затаив.
Пальцы, пальцы-понимальцы,
Выручальцы вы мои!
Мнилось мне,

что эти точки —
Зерен спелых урожай.

Наконец-то,

если хочешь,

Сам пиши

и сам читай.

Строчки пахнут хлебом вкусным,

Сколько их в моих руках

На французском,

и на русском,

И на прочих языках!

Вновь звучит раздольно Пушкин,

Философствует Толстой...

Люди,

пушкинскую кружку
Дружно выпейте со мной.
Я — за вас,

а вместе выпьем
За большие корабли,
Чтоб веселый пламень пинты
Озарил лицо Луи.
Я ловлю в наплывах света
Строгий лоб, печальный рот...
Врут, что не было портретов,
Он таким во мне живет.
Что ж вы, женщины Парижа,
Вы — природы торжество,
Часто жадные до жизни,
Не заметили его?
Не обласканный высокой,
Равнодушной властью бонз,
Он и умер одиноко
Без любви

и ваших слез.
Да, былое не исправить,
Но устроен странно свет:
Слава вспомнила о Брайле,
Опоздав на сотню лет.

Наш Луи поплыл устало
В знаменитый Пантеон,
Словно он Гюго иль Павлов,
Менделеев иль Ньютон...
Но не склеп в самом Париже
И не бронза всей Земли —
На любых наречьях

книжки
Вечный памятник Луи!

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЭХО БЫЛОГО

Чем же мне, Россия, похвалиться,
Погордиться гордостью какой?
Разинскою жертвенной жар-птицей,
Пугачевской песней удалой?
Тот напев отчаянный

веками

Берегли печальники-слепцы,
Получая плату батогами
То взашей, то в тощие крестцы.
Не жалели нищим зуботычин:
Не моги окусываться, голь!
И тащили непокорных нищих
На казенный хлеб

и даже соль.

Я гроша не дам за удивленье,
Говорю сегодня не со зла,
Что в тюремном только заточены
На слепого тратилась казна.
Но гуляли шутки-прибаутки
И булатный потаенный стих

То но струнам кобзы или лютни,
То по струнам лиры у слепых.

...Ой, как скачут по волнам
Быстры лодочки!
Наточили казачки
Свои ножички.

Дьяки грабили народ —
Усмехалися.
Увидали атамана —
Испугалися.

Куры больше не кудахчут,
А поют ку-ка-ре-ку.
Закачался воевода,
Словно лапоть, на суку.

Мужикам такое — точно праздник,

Мужикам такое как почет:

Не забыт в народе Стенька Разин,

Не забыт в народе Пугачев!

Потому и ветер якобинский

Пробивался в русские леса...

У придворных приглушенно бились

Под бобрами льстивые сердца.

Чтоб грехи свои уполовинить,

Холодок во взгляде затаив,

Просвещенный внук Екатерины

Пригласил в Россию Гаяюи.

...А на Невском кружила,

Ворожила метель.

— Ах, француз одержимый,

Запахните шинель.

В этой вьюжной Пальмире

Сквозняки, как свинец.

Вы возок отпустили?
Вы к царю во дворец? —
Голос глух и неясен,
Густо падает снег.

Вам отказано в классах?
Вам не платят совсем? —
...Ну а в Зимнем веселье,

В Зимнем тешится свет.
Царь манерных мамзелей
Выбирает в лорнет.
Сто газет голосили,
Что любезны цари,
Что обласкан в России
Валентин Гаю».
И довольно об этом:
Черни брошен кусок...
На красотке

лорнета

Замер жадный глазок.
Зимний блещет огнями,
И в бокалах — не квас.
Понимаете сами,
Что царю не до вас.
А на Невском кружила,
Ворожила метель.

— Ах, француз одержимый,
Запахните шинель.

В золоченой северной столице,
Где наплыв мундиров голубых,
Ради равнодушной заграницы
Основали школу для слепых.
Колокольни грохотали пышно,
Господу угоден и мираж.
Горсточка нечесаных мальчишек
Зачастила в классах: «Отче наш!»

Я не знаю,

что читатель скажет.
Но возможно, обрывая стих,
Он тревожно вымолвит однажды:
— Неужели много их, слепых?

Я давно не ведаю покоя.
Что такое для меня покой,
Если ветры одичало воют
Над полями первой мировой!
Это вовсе не простая вешка,
Не сломать ее и не окосить:
Сотни тысяч воинов ослепших
Побрели с сумою по Руси.
А у них родители седые,
Жены и галчатник пацанов...
Ребятишки русые России,
Вам теперь глядеть и за отцов.
Потому и дорога забота,
Потому души моей накал —
Константину Карловичу Гроту,
Что за нас с властями воевал.
Воевал с властями Короленко,
Круто Павлов ратовал за нас,
Сам Шаляпин от концертов деньги
Отчислял слепым, перекрестясь.
Это капля, хоть и золотая, —
Только капля в пекле нищеты.
...Но слагалась жизнь уже другая
В зорких планах ленинской мечты.

ВАСИЛИЙ ШЕЛГУНОВ¹

В морозном блеске лес И горы, —

Глаза болели все острей.

По неприкаянным просторам

Он торопил седых коней.

Душа летела сквозь заносы,

Сквозь затаенные леса

В туманный Питер к битве грозной,

Но подвели бойца глаза.

Тюрьма и ссылка не щадили,

Затмили ясные лучи...

О, сколько глаз, глумясь,

убили
Изысканные палачи!

Сверкая золотом мундиров,

Тасуя судьбы не спеша,

Они мечтали править миром,

Духами дамскими дыша.

Но на часах кончалось время

Короной венчанной главы:

Пахнуло порохом сражений

С тяжелой вспененной Невы.

Какой боец в такую пору

Себя не хочет превозмочь?

Он чутко слушал у забора,

Как пулеметы рубят мочь.

«Союз борьбы», тюрьма —

эпоха...

Он лился каплей огневой

На стрежне бурного потока,

Чтоб грянул бой,

последний бой.

¹ Шелгунов Василий Андреевич (1867—1939) — один из активнейших деятелей революционного движения в России. В 1905 г. был арестован, в тюрьме заболел и потерял зрение. На I съезде Всероссийского общества слепых в 1925 г. был избран членом центрального правления ВОС.

Он понимал, что злобен Зимний:
Дворцу стрелять не привыкать.
— Давай, Ильич,

давай, родимый,
Веди разгневанную рать!..
Вокруг сыпучий снег крутило,
Секло незрячие глава,
И губы медленно солила
Разгоряченная слеза.
...Какая даль,

какие даты,
Какие люди за плечом!
Мы перед ними виноваты,
Что мельтешим в быту стихом.
Мои стихи берут равненье
На поступь Родины моей,
Чтоб в них слилось сердцебиенье
И наших дней,

и давних дней.
...Как ошалевшие пророки,
Что с бурей жизни не в ладах,
Гурьбой сороки-белобоки
Трещали где-то во дворах.
Быть может, сдали птичьи нервы,
Пропал кокетливый запал,
Когда на съезде Коминтерна
Ладонями взорвался зал.
Роился гул, как вдохновенье,
Чья неподкупна страсть и власть,
Кричали:

— Вива! Вива Ленин! —
И улыбались, не таясь.
Наверно, слов других не надо,
Наверно, нет дороже слов...
Ильич ряды окинул взглядом
И заспешил между рядов.

И тишина крылом упала,
Рывком поднялся Шелгунов:
Привычно ухо узнавало
Летящий звук его шагов.
«Союз борьбы», тюрьма —

эпоха,

Но развела партийцев жизнь.
Они в разлуке были долго,
Теперь по-братски обнялись.
Стоял рабочий -«петербуржец
С вождем у зала на виду.
Братала их не просто дружба,
Не просто компас на звезду...
Слепой смотрел на дело зряче,
А Ленин вел —

и в этом суть.

Лишь только там грядет удача,
Где есть бойцы и верен путь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В целях улучшения жизненных условий слепых, материального их обеспечения, культурного и политического образования и воспитания, обучения доступным для них ремеслам, промыслам и другим видам и формам общественно полезного труда а также предоставления им возможности использовать свои познания в области науки, техники и искусства и оказания им и их семьям материальной и моральной поддержки учреждается Всероссийское общество слепых («Правда», 1925, 8 июля).

НАЧАЛО НАЧАЛ

Было жарко, наверное, жарко:
Надрывался в реке водовоз,
И катился ни шатко ни валко
По булыжнику бубен колес.
Торопясь, торговали лавчонки,
Бородач за прилавком нелеп,

У торгсина торчали девчонки,
Понимая по-своему нэп.
А над городом

в радостном марше
Разворачивалась гроза.
На московских газонах ромашки
Чуть прищуривали глаза.
Что-то было цветам непонятно:
Особняк на Мещанской притих...
Очень чинно сидят делегаты
Всероссийского съезда слепых.
Может, это чудесные чары,
Может, это случайный народ?
На трибуне нарком Луначарский
Перелистывает блокнот.
Государи земель иностранных,
Эмигранты российской земли,
Вам такое, наверное, странно?
Но увы, господа,

се ля ви!

Только разве дворцовым панашам
Необычную жизнь рассудить:
Это голь перекатная наша
Государственно учится жить.
Бандурист,

что гроши у прохожих
Добывал на базарной Руси,
Здесь раздумчиво брови тревожит,
Осторожно лубу закусив.
Утопавший в болотах Мазурских,
Не забывший, как воет снаряд,
Улыбается рядышком грустно
Седоусый бывалый солдат.
Нараспашку в холщевой рубашке
Здесь качает батрак головой
Словно сошку толкает на пашне,

Борозду осязая ногой.
Заседают слепые

в престольной —
Не приснится такое во сне.
У наркома пронзительно больно
Синева отражалась в пенсне.
Делегатов не целясь расстрогать,
Он коснулся заветной мечты:
— Повторится и Пушкин, и Гоголь,
Но не будет у нас нищеты.
Обездоленность не повторится:
Революция солнцем взошла.
Нерушима вовеки граница,
Что от прошлого нас отсекла.
Мы в губерниях школы построим,
Поднатужится наш Наркомпрос,
Чтоб незрячим ребятам достойно,
По-советски на свете жилось.
Мы для вас мастерские осилим,
В безработице выкроим брешь,
Чтоб на равных по принципу жили:
Не работаешь — значит, не ешь. —
И добавил нарком, как поруку,
Как грядущее тронул лучом:
— Вы до царства труда и науки
Дошагаете —

мы поведем... —
Не измерить накала печали
Обойденного лаской слепца.
Мудрено ли, что в маленьком зале
Бились гулко и гордо сердца.
А над городом в небе промытом
Вдохновенно,

как в пекле атак,
Пламенел высоко и открыто
Пролетарский негаснущий флаг.

ВЛАДИМИР ВИКТОРОВ

Его качала Волга часто,
Как чайку,

чутко на волне,
И отражался он, лобастый,
В лилово-чистой глубине.
Желтел песок прибрежной кручи,
Певуче плавилась заря,
Но горизонт отчалил тучи,
Со званом выбрав якоря.
Волгарь отчаянный не ведал,
Что он уже для пушек —

цель,

Что где-то ждет его фельдфебель,
Что где-то шьют ему шинель.
Он целовал девчат глазастых,
Он грезил счастьем наяву
И, опрокинувшись в траву,
Ловил звезду,

что грустно гасла.
Окопный дым звезду слизнул,

Нla всю Россию дым окопный,

И все, что парень с детства помнил,
Упругий бинт перечеркнул.
Жесток удар немецкой стали,
Глаза опять не зацветут...

Теперь — куда, в какие дали,
В какой затерянный приют?
Прощай, запененный причал!
Прощай, изба на косогоре!..
Такую боль я тоже знал,
Я тоже знал такое горе.
Сломаться можно — дважды два,

¹ Викторов Владимир Александрович (1893—1978) — первый председатель центрального правления ВОС.

Но он в рядах бойцов остался.
Он на трибуну поднимался,
Надежно выстругав слова:

— Слепых пустили торговать.

В разгаре нэп — торгуй, ребята!
Сожри,

кого легко сожрать...
Но разве цель, — чтоб жить богато?
Не торгаши мы,

не купцы,

Мы пролетарской все закваски.
Какие нэпманы слопцы?
Давайте так: с торговлей —

баста! —

И замер съезд:

разъездов много,
Куда ни кинься —

все печаль.

По голос, выветрив тревогу,
Уже раскатисто крепчал:

— Артельный труд —

для нас закон.
Артель — основа из основ:
Глядеть за дальный край времен —
Таков закон большевиков. —
И закипели страсти в зале.
Волжанин звал, на что идет:
Его не раз с пути сбивали,
Но не собьешь с пути народ.
В кругу друзей широкой грудью
Дышалось вольно вновь ему.
Встал слепой из праха буден,
Отбросив тощую суму.
В окно Москва смотрела строго,
Страна стояла за спиной,
Была мечта, была дорога
И вечный бой — за счастье бой.

ЛИНА ПО¹

Не просто так Полина
Вдруг стала Линой По...
Полина-балерина.
Пуанты, болеро,
Разглаженность паркета,
Звездастость хрусталя...
Сверкала вся планета
По имени Земля.
Мелькали страны, лица,
Зарницы в синеве...
Ей будет это сниться
В больничной тишине.
Над ней качнутся пальмы
И палевая даль,
Берез напев хрустальный
Прольется, как печаль.
Да что печаль! Испугом
Взорвется белый свет,
Желанным станет другом
Последний пируэт.
...А мне твердят:

«Природа
Воистину мудра,
Она творец погоды,
Она творец добра...»
И я люблю ромашки
На краешках полей:
Цветы, как дети, пляшут
Под музыку шмелей.
Природа разлюбезна,
Щедроты не таит,

¹ Лина По — Горенштейн Полина Михайловна (1899—1948) известный советский скульптор.

Но в ней зачем болезни?
Зачем энцефалит?
...Какие ноги пели
Во славу жизни- всей!
И разом онемели,
И нет у них путей.
И черные огромные
Озерные глаза
Погасли, словно горны,
Где пепел и зола.
Лишь память мельтешила
И шила полотно
Из лоскутков,

что было

Уже давным-давно.
...Днепровские пороги —
Кипящая вода.
Чумацкие дороги,
Вечерняя звезда.
И звезды на кубанках,
Как капельки зари,
Граненые наганы,
Степные ковыли.
И кумачом согретый,
Обветренный рассвет, —
Войны гражданской лето,
И первый пируэт.
Не просто гак Полина
Вдруг стала Линой По.
Полина -балерина.
Пуанты, болеро...
...Теперь покой тяжелый,
Тревожный,

словно гром,

Дождя мышиный шорох

По листьям под окном.

Шагов дразнящий постук,
Чужая чья-то стать,
И, словно вечный конов,
Больмичиая кровать.
Но сердце так грохочет,
Что глохнет тишина.
Неужто это точка,
Испито все до дна?
...Чадят в ночи цигарки,
Проверен патронташ.
Не угадать цыганке,
Кто выдюжит Сиваш.
Сестренка-невеличка
Тряхнула головой:
— Купельная водичка!..
А ну, ребята, в бой! —
...Шуршит соломы ворох
На каждом лежаке —
Горят бойцы, как порох,
В повальном сыпняке.
В тифозные бараки
Девчоночки идут —
Стирают,

топят баньки,
Поют. Да, да, поют!
...В крутых изломах века
Под флагом Октября
Рождалась в людях вера
В победу

и в себя.
Привстав на локость,

Лина,

Сжимая плотно рот,
Кусочек пластилина
Отчаянно берет.
Белым-бела подушка,

Лицо еще белей,
Но проникает в душу
Заботливость друзей.
Шумит просторный город,
Завет любить и жить.
— Попробую работать...
Попробую лепить... —
Знакомое искусство:
Лепить она могла...
Проснулось в пальца

чувство

Прохлады и тепла.
Припомнились вдруг танцы
Былых балетных дней,
И прозревали пальцы,
Как десять сыновей...
«Калинка ты, малинка...» —
Головки поворот:
Танцует балеринка —
Не танец,

а полет.

Хмелея, как от пунша,
Прищуром зорких глаз
Глядит мятежный Пушкин
Из прошлого на нас.
Тая в плечах огромных
Земли былинный сан,
Глядит непокоренный
Суровый партизан.
«...Слепая — скульптор?

Чудо!..»

Я чувственно прочел
И кожей всей почуял
Обычный пересол.
Умеют люди ахать.
Но ведал даже щур:

Горьки и соль и сахар,
Когда их чересчур.
На Волге и на Зее,
Как жизни торжество,
Уже давно в музеях
Работы Лины По.
Уже и в Третьяковку,
Наверно, неспроста
Они пробили тропку
И встали на места.

НИКОЛАЙ ОСТРОВСКИЙ

«Хочу,

чтоб к штыку приравняли перо…
Строка повторялась влюбленно.
Но если поставлен вопрос на ребро,
То надо работать бессонно.
...Еще на степной синеглазой росе
Буреют блескучие пули,
Еще в городской воробьиный рассвет
Врывается эхо аллюра.
Еще на буденовках звезды цветут,
Не списаны кони в обозы,
Еще непроливно, весомо,

как ртуть,

У вдов колыхаются слезы.
Не стали еще опаленные дни
Сплошной улетающей стаей...
Ах, как голова колокольню звенит,
Пробитая цепкою сталью!
Недуг не подступится,

если не сдашь
Отбитых в атаке позиций...
Неловко страницы клевал, карандаш

И падал подстреленной птицей.

Рука, что владела клинком и наганом,

Немела, слабела рука,

Неуходящим степным караваном

Качались в глазах облака.

Полынные мысли ползли чередой,

Но сердце тайном понимало,

Что смерть побеждают солдаты борьбой,

А сделано, кажется, мало.

Зарю вихревую в кустах не проспал,

Врубался в бандитские лавы,

Себя и других,

словно сталь, закалял
По большевистскому праву.
Вписать бы в роман огневые куски,
Чтоб к людям из мрака пробиться!..
Жена с половиц подбирала листки,
Чтоб выбелить за ночь страницы.
Жена по высоким природным законам —
Вторая бессонная мать.
Мы пишем стихи о невестах влюбленно,
А надо о женах писать.

Случается в жизни любой перепад:

То плюсы, то минусы клонят.

Но если мужчины достойны наград,

То жены их

трижды достойны.

Поклон вам, совсем не спесивым,

Поклон вам, заботливо гордым! —

Недаром Земля и Россия

В грамматике

женского рода.

Россия —

от века страна матерей,

Чьи руки над нами, как знамя.

Наверно, друзей не бывает верней,

Надежно на свете с друзьями.

...Нырнув у крыльца головой под капель,

Глазами на миг запечалясь,

Былые рубаки размашисто в дверь

К буденовцу окопом стучались.

Друзья приходили и ночью

и днем.

Повесив шеломы, шинели.

Курили махорку за шатким столом,

Азартно о жизни шумели.

Они молодели в его тишине,

Пропахшие стройкой горячей,

Как некогда порохом,

потом коней,

Пьянящей отвагой удачи.
...Но чаще один

с непокорной судьбой,

С тоской, с неуютом квартирным

Он вел круговой изнурительный бой,

Писатель, неведомый миру.

Шарахался прочь затуманенный сон,

Задиристо нервы взрывались.

И снова, оскалясь, скакал эскадрон,

И сабли со свистом метались.

Не дать эскадрону от схватки остыть,

Не дать зачехлиться наганам...

Он должен не дать никому позабыть

Кровавых ковыльных курганов.

...Теперь не поскачешь карьером,
Но в дальнем и ближнем краю
Он должен друзьям-пионерам
Трубить боевую зарю.
Еще не приспело мальчишкам
Забыться в домашнем тепле,

Еще далеко до затишья
На трижды прекрасной земле.
Сдаваться буденовцу рано.
Он будет роман диктовать,
Он будет в обойму романа
Слова, как патроны, вгонять.
И мягко копытит страницы
Машинка в надежных руках,
Как будто в полях вереницей
Разведка идет на рысях.
Влипая затылком в подушки,
Ладонь положив на глаза,
Он слышит, как бухают пушки,
Он слышит друзей голоса.
И строчки раскатисто льются,
Под сердцем бойца раскалясь.
Соавтор его —

Революция.
Редактор —

Советская власть.
Он встал над собой,

он себя победил.
Такое куда посложнее,
Чем с боем прорваться

во вражеский тыл,
Чем с боем прорвать окруженье.
Пускай героизм —

это тоже талант,
Как, скажем, талант стихотворца.
Но он только тем

несгибаемым дан,

Кто сам никогда не сдается.

ТОВАРИЩ ВОС

Кто измерил все дороги
На планете на моей?
Это ноги, ваши ноги
Непростых простых людей.
Кто дома и виадуки
Вскинул к солнцу, как детей?
Это руки, наши руки
Непростых простых людей.
Но готов я помолиться,
Помолиться неспроста
Вам, пречистые зеницы,
Вам, лучистые глаза.
Вы, как маршалы, недремны
В штабах строек и борьбы.

Вы малы,

но вы огромны,
Вы судьба самой судьбы.
Это горько постигаешь,
Понимаешь лишь тогда,
Лишь тогда, когда теряешь,
Вас теряешь навсегда.
...Были бравыми солдаты:
Каста, пояс, сапоги,
Две на поясе гранаты —
Зря обидеть не моги.
Нот их ступали твердо
По полям Европы всей.
Руки их держали гордо
Автоматы и детей.
Но теперь на всей планете,
Где в руинах гром затих,
Что без глаз солдатам этим
Руки их и ноги их?
В госпитальном ладном быте
Можно пить и можно есть,
Но любой российский житель
Знает меру, знает честь.
Чуть ресницы склеет дрема,
Дом глядится над рекой.
Хорошо протопать к дому
По тропинке луговой.
Из-за леса чистым ликом
Солнце смотрится в плаза,
А в траве,

ну как брусника,
Спеет рдяная роса.
Труд военный —

труд немалый
Но забыть никто не смог,
Как в руках коса играла,

Жалом звякнув о брусок,
Как в руках петляла стружка,
Как плескался дух сосны...
Ой ты, стружка-завитушка, —
Золотые злые сны!
...Я довольно жил на свете,
Боль изведал за двоих...
Что без глаз солдатам этим
Руки их и ноги их!
Ноги слепо по вагонам
Побрели под стук колес,
Руки слепо, удивленно
Принимали подать слез.
Пусть не все сломались духом,
Пусть не все,

но много их.

На кого-то злобясь глухо,
Забывались лишь в пивных.
Эти люди — эти боги,
Боги пашен,

боли гроз

Не нашли своей дороги...
Где же ты,

товарищ ВОС?
Где же ты, преодолевший
Недоверие и страх?
Где же ты, давно сумевший
Пригодиться и в боях?
Голос мой совсем негромкий,
Но грохочет в нем вопрос,
С языка срываясь горько:
Где же ты,

товарищ ВОС?
Горячусь, как будто снова
Я в оковах старых бед.
Где же ты, товарищ Шоев,

Наш редактор и поэт?

Ты, смоленский, деревенский

Обездоленный слепой,

Чуть не первым по-советски

Дерзко стал самим собой.

Не счастливая удача,

Что вокруг глаза друзей:

Ты писал не хуже зрячих

О России о своей.

Но певучий стих Отчизне

Посвятить любой не прочь.

Ты попробуй ради жизни

Жизнью Родине помочь.

Может, скажут,

что Суворов

Сорит звучные слова?

Очень звучные, не спорю,

Только боль моя права.
Боль ложится на бумагу,

Чтоб вовеки не остыть:
Не должно под красным флагом
Сирых быть и нищих быть.
Я готов в запале в драку,
Но доподлинно всерьез
Выводил, солдат из мрака
Молодой товарищ ВОС.
Ох, не просто было это!
Ох, не просто, как в боях,
Слитный гул зимой и летом
Длился в стареньких цехах.
Принимало под начало
Братство наше славных их,
Но отвычное пугало
Зашинеленных слепых.
Все казалось им зыбучим,
Все совсем не от земли,

Даже первая получка —
Не копейки,

а рубли.

...Голубели где-то реки,
Где-то падал русый снег...
Как порою в человеке
Замурован человек!
Ню в ладонях просыпались
Прежний навык,

жажда дел.

Губы, дрогнув, улыбались.

Каждый будто бы светлел.

В каждом,

словно для примера
Тем, кто солнце пьет зазря,
Вызревала звонко вера —
Вера в самого себя.
И шагаули напять напасти,
Хоть вокруг

клубилась тьма.

Что такое в жизни счастье?

Счастье —

это жизнь сама!
А на книжных на страницах
Я на выбор рад прочесть:
Есть глаза

и есть зеницы,
Вежды есть и

очи есть.
Есть и

руки золотые,
Золотые до конца.
В жизни есть

сердца слепые,

Есть

прозревшие сердца!

ЭДУАРД АСАДОВ ¹

А в зале,

как в колосе зерна,

Притиснулись плечи к плечам.

Но мы пробирались задорно

К своим безбилетным местам.

Я блат ненавижу,

но, братцы,

Случилось банальное «но»...

Никак я не смог удержаться,

Чтоб здесь не явилась оно.

И это не ради корысти,

Хоть ведаю в ней мастаков.
Я шел на стихи, как на выстрел,
На снайперский выстрел стихов.
Кому-то в минуты затишья,
Когда улеглась суета,
Отрадно сидеть, как мальчишке,
Над синим молчаньем пруда.
Кому-то, покосные расы —
Как дождь, восходящий в зенит.
Кому-то летящие звезды —
Цветы для земных аэлит.
Какая вокруг непохожесть —
В природе самой

и в любви...
Вое это поэзия тоже
На мудрых страницах земли.
Но слово всегда за, поэтом —
Провидцем заряженных слов.
Ведь первые песни пропеты
У первых на свете костров.

А еcли случаются люди,
Которых не тронешь строкой, —
То это, как бедные руды,
Где больше породы пустой.
...— Читайте, Асадов, читайте!
Взрывайте стихам тишину,
Пророчествуйте,

обещайте

Отчаянной страсти весну!
Пусть будет как будет,

до конца... —

Но грезить не грех и о том,
Чтоб души, как звезды в колодце,
Светились и ночью и днем.
Eще нецелованный даже,
Гвардейской закваски Гефест,
Он cлушал про Машу и Дашу —
Про чьих-то чудесных невест.
Горели горбатые крыши,
И кровь припекалась к станам,
Но млели цветущие вишни,
И губы тянулись к губам.
Стреляли плазами медсестры,
Стреляла глазами бойцы...
По-детски наивно и просто
Будили рассветы скворцы.
И в майские влажные травы
Звала окунуться весна,
Когда обожженного парня
С довольствия снял старшина.
...Разом раны все не зарубцуешь,
Но, в потоке, необжитых дней,
Чуть робея,

чуточку рискуя,
Он входил в объятия друзей.
И еще в безадресном наитии

От стихов звенела голова:

«Говорите люди, говорите

Самые хорошие слова!»
Век двадцатый дыбится в изломе,
Где-то в громе плавится свинец,
Но на всей планете, в каждом доме
Столько ждущих нежности сердец.
И уже вселенскою молитвой
Повторяет истово молва:
«Говорите, люди, говорите
Самые хорошие слова!»
...Глаза перечеркнуты черным,
Но чудится людям всерьез,
Что блещут в ресницах просторы
Смолистыми брызгами звезд.
Асадов, — он знает задачу:
Он сердце берет па ладонь,
И сердце счастливое плачет,
И мечется в сердце огонь.

¹ Асадов Эдуард Аркадьевич (р. 1923 г.) – известный советский поэт.

АЛЕКСАНДР ЗОТОВ¹

Знойны дня и знойны ночи,
Город в дымке голубой.
По Ташкенту ходит зодчий...
Кто оказал, что он

слепой?
Кто сказал,

что он не видит
Стройных зданий гордый лик?
Кто сказал,

что он не видит,

Как блестит река Чирчик?
Это верно, что в морозы
В сорок первом под Москвой
Просвистела мина косо,
Брызнув зло над головой.
...Лес ты мой

над речкой Рузой,
Лес брусничный, лес грибной,
Заслони бойца по-русски,
Заслони его собой!
Где-то кони мяли травы,
Где-то опали чабаны,
Степь казалась величавой,
Маки — ростам до луны.
И понять совсем не просто
Световой ночной игры:
То ли вниз спустились звезды,
То ли ввысь ушли костры.
Плыл легко и беззаботно
В душный радужный покой
Лейтенант саперной роты,
Архитектор молодой.
...Так случилось.

Время злое

В нас меняло суть и стать.
Он учился с детства отроить —
Довелось ему взрывать.
Напрочь мост летел в тумане,
Напрочь дом...

Душа болит!

Сколько раз был болью ранен,
Сколько раз почти убит.
Но недаром говорится:
Чуть живой —

еще живой; ,
Вдруг расклеились ресницы.

Стороной ушел покой.
На снегу очки чернели,
Стекла крошевом в глазах _?
Пули щелкали и пели,
Поднимая белый прах.
А свои за горизонтом.
А к своим ползти века.
Вы меня простите, Зотов,
Из-под Рузы паренька.
Вы ползли...

а я дремотно
Печь боками проминал.
Вы меня простите, Зотов,
За вину,

что был я мал.
Подбежать бы,

приподнять бы,
Отереть бы кровь и пот
И сказать бы, мол,

до свадьбы

Все на свете заживет.

По земле промчатся ливни,

В небо вымахнут стрижи...

Будет мир — и песни линий

Вам вывинчивать в тиши.

Ваш Ангрен, шахтерский город —

Довоенная мечта,

Размахнется па просторе,

Встав с чертежного листа.

Смех плеснется на балконах,

Окна вспыхнут на заре,

Прыгает мяч из рук проворных

И поскачет по траве.

Как папаха, город белый

Станет гордостью степной.

И кому какое дело,

Что его творец —

слепой?

...Но врачи, печаля брови,

Изрекши диагноз свой:

Никогда не сможет строить

Архитектор молодой.

Обреченность,

обреченность...

Что страшнее, чем она?

Кровь пульсирует со стоном,

Станет даже тишина,

Станут пламенные клены,

Затупившие топор,

Стонут камин,

стонут волны,

Стонет эхо в сердце гор.

Обреченность,

обреченность...
Что страшнее, чем она?
Здесь любимая девчонка
Больше воздуха нужна.
Здесь нужна мужская дружба,

Материнский непокой...
Здесь еще характер нужен,
Чтобы сдюжить бой с судьбой.
Ах, врачи,

за вами вечность,
Чту больницу, словно ярам.
Но резервы человека
Не дано постичь и вам.
...Знойны дни

и знойны ночи,
Город в дымке голубой.
По Ташкенту ходит зодчий,
Чуть сутулясь, —

мой герой.

¹ Зотов Александр Николаевич (р. 1924 г.) — член Союза советских архитекторов, заслуженный строитель Узбекской ССР.

БОРИС ЗИМИН ¹

Москва была еще в цветах,
Москва была нарядной,
И торговали на углах
Ситро и лимонадом.
Трамвай трезвонил,

как вчера,

Серебряно, знакомо,
Но глохла россыпь серебра
С утрa у стен райкома.
Гудели гудом провода,
Включая всех в работу:
Уже днестровская вода
Кипела в пулеметах.
Ломались огненно грома
Над Бугом и над Таксой...
Героев первых имена
Зажглись на обелисках.
Война вершила свой посев
Еще на самой кромке...
Зимин захлопнул старый сейф
И ключ вручил девчонке.
— Командуй командуй, стрекоза! -
Сказал,

не скрыв печали,
И темно-серые плаза
Темней, казалось, стали,.
А над Москвой качайся зной,
Москва грозой дышала.
За строем строй,

за строем строй
Пошли полки к вокзалу.

плотно до бровей,

Пилотки
Глаза —

как блеск картечи...
Я помню желтый скрип ремней,
Что обжигали плечи.
Глазел витриной магазин
На лица молодые.
Который был из них

Зимин

Среди сынов России?
Быть может, тот,

что приотстал,
Махнув Москве рукою?
Да что гадать,

я точно знал,
Что вce они герои!
...Мое чутье —

чутье бойца,

В мальчишках бродит это, —
Не обманулось до конца,
До майского рассвета.
Но сколько их,

лихих солдат,
Забронзовев навечно,
В руках все держат автомат,
В закат нацелив плечи!
Им не читать ничьи стихи,
Не пить из чистой речки,
Навечно губы их сухи,
Оки в бою извечно.
За сыновей победных дней
Платил народ

сынами...

Зимин

упал у батарей,
Упал в слепое пламя.

крик сорвался с губ
И зло и отреченно,
И разметался черный чуб
Среди листвы червонной.
Но руки шарили планшет.
Зимин стонал, тревожась,
Что коммунисту

партбилет

Он сам вручить

не сможет.

...Считаем мы,

что не живом,
А к жизни торим тропку,
Когда уже учеником
Стоим солидно за станком,
В решеньях малость робки.
Считаем мы,

что не живем,

А только строим планы,

Когда уже в цеха идем,

Друзей приветствуя кивком,
Задумавшись

о главном.

О, сколько главного у нас,

Когда мечты раздольны,

Когда тебе вечерний класс

Совсем не чей-нибудь приказ,

А собственная воля!

О, сколько главного у нас,

Когда глобальна вера

В грядущий БАМ,

в гигант КамАЗ

В родной тебе рабочий класс, —
Где стал ты инженером!..
Но есть такой особый миг
Высокого прозренья,

Когда и жизнь, и смерть впритык,

Где смерть — твое рожденье!

Зимин коснутся той черты,

В победу веря свято.

Теперь бинты, бинты, бинты,

Стерильная палата.

...Лежал,

щекою на кулак.
Рабочей косточки военный,
Вокруг него теснился мрак
Чужой, неведомой вселенной.
Ему не тронуть никогда
Любимых глаз

влюбленным взглядом,
Не для него взойдет звезда,
Не для него сгорит над садом.
И сад

B грузинском далеке,
Где он зарю впервые встретил,
Не для него

на ветерке

Рассыплет розовость соцветий.
Но древней Грузии земля —
Она его, его навечно,
Как звезды древнего Кремля,
Как подмосковный мирный вечер.
Он заслонил своей судьбой
Свою страну,

где вызревает
Полей распаханных покой,
Где солнце вам, друзья, сияет.
На вашей совести, врачи,
Найти, добыть такое средство,
Чтоб снова краски и лучи
Вернуть израненному сердцу.
Поймут ли зрячие меня?

Не ради слез поэма эта...
Мы выходили из огня
Кто в зодчие,

а кто в поэты.
Кому к рукам опять станок,
Кому студенческие души...
Зимин себя осилить смог,
Когда, осипнув, смолкли пушки.
Он разом впрягся в грузный воз,
Как на Руси всегда умели.
Он инженерный дух принес
В полукустарные артели.
Стихи не терпят,

если их,

Как костыли вгоняют в шпалы.
Но я хочу,

чтоб даже стих
Никто на свете не пугало.
Куда как просто,

скажем, росы

С курносой феей срифмовать.
Но эти

ГОСТы, ГОСТы, ГОСТы —
Попробуй ГОСТы миновать,
Попробуй выбить, выжать фонды!..
Во всем рачителен Госплан.
Сгодился здесь и опыт франта,
И государственный талант.
...Зимин не любит праздной фразы,
И я понять его готов.
Но для слепых

сегодня праздник —
Индустриальный гул цехов...
Считать удачи и ошибки
Легко, наверно, седине:
Не зря зиминская улыбка

Таит горчинку в глубине.
Случалось всякое в дороге:
Не всем докажешь правоту,
Не все приветливы пороги,
Что поднялись на высоту.
Но он вдет в часы крутые
Туда, где верят,

где поймут.

На нем награды боевые
И орден Ленива за труд.
Страна моя!

Твоей заботой
Мы все обласканы сполна.
Еще не раз напишет что-то,
Как я,

стихи про Зимина!
Ведь можно личность возвеличить,
А можно личность низвести,
Но знаменательны пути,
Ковда с народом вместе
Личность!

1 Зимин Борис Владимирович(р.1911 г.) — председатель центрального правления ВОС с 1958 г.

ГЛАВА ПЯТАЯ

За заслуги в деле приобщения к общественно полезной трудовой деятельности инвалидов по зрению наградить Всероссийское общество слепых орденом Трудового Красного Знамени. (Из Указа Президиума Верховного Совета СССР от 23 мая 1975 г.)

РАБОТА

Люди в корчме или в данном вагоне,

Вы, подавая, жалели слепцов,

Но у меня пламенеют ладони

От пятаков «сердобольных» веков.

Сколько базаров, веселых и хмурых,

Хором откликнутся, только затронь!

«Дайте работу», — просила бандура;
«Дайте работу», —

просила гармонь.
...Грустно и больно,

как эхо былого,
Слушать сегодня чужую печаль:

— Дайте работу! —

кричат в Оклахоме,

— Дайте работу! —

в Техасе кричат.

Бродят по стритам потерянно парни:
В джунглях рекламных не просто прожить.
Дюжих парней за ворота прогнали,
Что уж о «рае» слепых говорить.
Я не поклонник поэмы крученой.
Неукороченно суть говоря,
Нашего знамени шелк кумачовый
Я преклонению целую не зря.
Мне нипочем никакая пагода,
В 'Сердце моем негасимый маяк.
Гостеприимные двери завода —
Это свобода и гордость моя.
Руки, что столько веков тосковали,
Руки слепых прикипели к станкам.
Руки гранят и шлифуют детали —
Стали детали привычны и нам.
Не потому ли в размашистом гуле,
Слоено весенняя радость луча,
Зубы задорной улыбкой блеснули,
И необычный мотив зазвучал:

Давай, давай, машина —
Доверчивая сталь!
Гони, гони кручину,
Гони, гони печаль.

Чтоб людям и не снилось
Былого царства дно,
Чтоб взрывчато искрилось
И сердце и вино...

...Нам не живется, друзья, вполнакала,
Это не просто отчаянный стих,
Мы и любить

и пригубить бокалы
Тоже умеем не хуже других.
Русское сердце неугомонно,
Все, что положено сердцу, — отдай:
Боли гуляем —

то ветер со звонам,
Если работаем —

то не мешай.

И, колыхаясь, контейнеры с грузом
С наших заводов плывут по стране.
Фильтры для дизелей, точно игрушки,
Чинно до срока лежат в тишине.
Ламподержатели празднично блещут,
Словно на выставку все норовят.
И трансформаторы — нужные вещи —
Так переливчато лаком горят.
Вы оглядитесь в уюте квартирном,
Чтоб не бродил стороною рассказ:
Булка в авоське покоится мирно —•
Эту авоську вязали у вас.
Тронете занавес или гардины
И по карнизу, творя перепляс,
Ловко скользнут золотые зажимы —
Эти зажимы штампуют у нас.
Щетки одежные, щетин сапожные
Спинками льются, как рыбы, в руках.
Даже отыщутся, очень возможно,

Наши детали на звездных путях.
Где-то радетель из касты богатых
Сыплет монеты в карманы слепцам.
Мы получаем на равных зарплату —
Деньги по праву рабочим рукам.
Солнце над нами

и Родина с нами —

Это свобода

и честь без прикрас.
Красного Знамени Орден

на знамени

Это награда

и добрый аванс!

СОДЕРЖАНИЕ

Ромашковый омут Стихи.

Гуси-лебеди

Отцвела картошка

Под крымским солнцем

Азов