Песни разлук

Суворов М. И.

       С89 Песни разлук: Стихотворения и поэма. — Тверь: Моск. рабочий, Твер. отд-ние, 1990.— 159 с.

       Михаил Иванович Суворов родился в 1930 году в деревне Тишино Рузского района Московской области. С началом Великой Отечественной войны он стал работать на фабрике слесарем-инструментальщиком, потом токарем. В августе 1943 года полностью потерял зрение от взрыва минного запала. Окончил Калининский педагогический институт. После выхода сборников «Верность» (1958), «Счастье» (1959) и «Зеленая ветка» (1962) стал членом Союза писателей СССР. В последующем вышли его поэтические книги «Капли зари», «Стоимость солнца», «Ромашковый омут», «Белая теплынь».

       Михаил Суворов утверждает своим творчеством приоритет нравственных ценностей, воспевая любовь, созидательную силу труда на земле, чутко отзывается на красоту природы.

       Издание осуществлено за счет средств автора.

 4702010202 М

-Без объявл.

ISBN

М: И. Суворов, 1990

 

 

 

*  *  *

В горьких росах России

Я рожден и крещен.

Зря березы босые

Сторожили мой сон.

О рябиновых зорях

Пели зря петухи.

Сколько выпил я горя

За чужие грехи!

И, озлобясь порою

На себя и людей,

Я с угрюмой тоскою

Провожал журавлей.

Журавлиные стаи,

Снаряженные вдаль,

Не спеша поверяли

Мне разлуки печаль.

И, как песня Боянова,

Эта древняя грусть

Открывала мне заново

Нашу трудную Русь.

И прощал я обиды,

И утраты прощал.

Вновь я Родину видел

Как начало начал.

Видел я обелиски,

Кровь неписаных драм.

Если больно России,

Значит, больно и нам.

 

 

       ГОРЬКИЙ   МЁД

 

       СНЕГИРИ

 

Опрокинулась вдруг белизна,

Только лес, как стена, в отдаленье.

Это снова былая война

Начала на меня наступленье.

Видно, ей не хватило смертей —

До чего же прожорливы войны!

Подбирается к жизни моей

Сталь снарядная в десять микронов.

Закричать бы, но нечем дышать.

Где-то рядом забухали пушки.

Застучали по рельсам опять

Просквоженные вьюгой теплушки.

Память, память!

                       Случается так,

Что грохочет война, воскресая.

Хоть бы друг на округу иль враг,

Хоть какая душа бы живая!

И слетелись, и сели на куст,

Словно ангелы, зимние птицы.

Алый цвет удивительно густ —

Понимаю, что это не снится.

Понимаю, что это они,

Снегири,

       не спеша окружили,

Засвистели, как в давние дни,

И ко мне по снежку заспешили.

Я ловил их в силки пацаном,

Я гонялся за ними с рогаткой,

Но они не ответили злом —

У природы повсюду загадки.

Вот бы крошек пичугам теперь.

Я ворочаюсь, шарю в карманах...

Человек или зверь?

                       Понимают, не зверь,

Понимают, не будет обмана.

А под сердцем все тише бои,

Все слышней снегири на опушке.

Снегири, снегири — вы медбратья мои!

Вот и хлеб, я ломаю горбушку.

 

       СОЛДАТЫ

 

Я видел, как плачут солдаты.

Припомнилось это не зря.

Зарыли сестру медсанбата,

Прикрыли снежком января.

Еловые ветки поставив,

Никто уходить не спешил.

Салют троекратно растаял

В лесной затаенной глуши.

А слезы свинцово копились,

И зло тяжелели глаза.

Солдаты, казалось, молились,

Но зрела в молитве гроза.

За девочку с русою прядкой,

За синий угаснувший взгляд

Рванутся в атаку ребята,

Не ведая в гневе преград.

Я, варежкой нос вытирая,

Внезапно промерз до нутра:

Расплата, до жути простая,

Мальчишку навек потрясла.

Сутуло клонясь на лопаты,

Стояли солдаты в снегу.

Я видел, как плачут солдаты, -

Увидеть бы это врагу!

 

       ЖЕРЕБЕНОК

 

Черную легкую гриву,

Черный задиристый хвост

Он по деревне пронес

Шагом неторопливым.

Шагом, не знавшим подковы,

Шагом, не знавшим седла...

Первая вьюга полову

Вместе с листвою мела.

Первые громы орудий

Зябко дробили стекло.

Время сверкающей ртутью

По горизонту текло.

Редкие серые толпы

Наших небритых бойцов,

Мимо деревни протопав,

Таяли в дебрях лесов.

Островом Робинзона

Мы в океане войны.

И воскресали законы,

Те, что крестьянам нужны.

Дед уводил из колхоза

Сына лошадки своей,

Чтобы сберечь от обозных

Жуликоватых людей.

Ржал жеребенок негромко,

Глазом прозрачным играл.

Я узнавал жеребенка,

Деда не узнавал.

Дед мой, усталый и желчный,

Заулыбался в усы,

Дергая повод уздечки,

Так, ни за чем, для красы.

Ночью, бессонницей маясь,

Он за порог поспешал

И, к жеребенку ласкаясь,

Что-то тревожно шептал.

Что-то о людях военных:

— Сгубят они лошадей!—

Что-то о пашне весенней

И о сиротстве полей.

Клевера горстку подкинув,

Долго вздыхал о своем:

— Может, тебя не отнимут?

Может, тогда заживем?—

Я затаился и слушал,

Кутаясь в лунном руне,

Слушал крестьянскую душу,

Даже забыв о войне.

 

       Я ПОМНЮ

 

Я помню глаза сестренки,

Я помню такие глаза,

В которых стояли потемки

И медленно стыла слеза.

А рядом порхали стрекозы,

На крыльях — голубизна.

А рядом в закате розовом

Ворочалась глухо война.

Она уползала неловко,

Таща за собою, как хвост,

Траншеи,

       колючую проволоку,

Пожары и длинный погост.

На нем и солдатские каски,

И с голода вымерший люд...

В глазах у сестренки неласково

Голодные тени снуют.

Не знал ее маленький ротик

Ни хлеба,

               ни молока...

Я помню,

               нетесаный гробик

Игрушкой поплыл на руках.

Я помню, я плакал отчаянно,

Но молча сутулилась мать,

Таким материнским молчанием,

Как пулями,

               можно стрелять.

       

       ДОН

 

Что мне степь

               и что мне Дон?

Я волгарь,

               но где-то

В глубине чубатых волн

Всех времен приметы.

...По степи катился звон,

Звон и стон да с плачем:

Крымчаки вели в полон

Молодых казачек.

А по следу новый звон —

Кони мчались шало,

И казацкая ладонь

К сабле прикипала.

Как протяжен на ветру

Свист разящей стали,

Как кроваво поутру

Маки зацветали!

...Ой ты, Дон!

               Тревожный Дон!

Я донскую воду

Пью пригоршней,

                       мой поклон

Павшим за свободу.

...По степи вразлет картечь.

Зло дымились зори.

Чья-то речь—

                       и с чьих-то плеч

Голова под корень.

...Ой ты, Дон!

               Мятежный Дон!

Нет тебе покоя.

Небо лижет спины волн,

Плавясь синевою.

По степи скользят лучи

В мудрый час заката.

Постоим

               и помолчим

У плеча солдата.

Вековую боль утрат

В сердце не потушишь.

То ли росы здесь звенят,

То ли чьи-то души.

Голубой ложится сон

На хлеба и хаты,

А под кручей блещет Дон,

Словно меч булатный.

...Ой ты, Дон!

               Великий Дон!

Тихий Дон?

               Тихий Дон?

Даже в этом слове «Дон»

Колокольный слышен звон:

Дон! дон! дон!

 

       ПРИГОРОК

 

Голубой заснеженный пригорок —

Ты моя дошкольная пора.

Здесь когда-то у зеленых елок

До звезды резвилась детвора.

Чьи-то санки обгоняли санки,

Чьи-то губы пели на бегу,

Чьи-то неказистые ушанки

Галками чернели на снегу.

За рекой такая же потеха,

И казалось, что в закатный час

Кто-то щедрый решето орехов

Сыпанул на серебристый наст.

В полушубках рыжих на пригорок

Старики сходились помолчать,

Подымить забористой махоркой,

Подзадорить озорных внучат.

В нас, мальчишках, прадеды и деды

Видели косцов и плугарей,

Нам дарили мудрые секреты,

Чтоб колосья стали тяжелей.

Хлебороба пестуют с пелёнок,

С колыбели, что украсит дом,

И когда горбушку ест ребенок,

Запивая теплым молоком.

Только так не оскудеет поле,

Только так не оскудеет жизнь.

С вековой крестьянскою любовью

Города небрежно обошлись.

Голубой заснеженный пригорок.

Тот же он, и так же даль светла.

Но у старых поседевших елок

Никого,

       такие вот дела.

 

       ДОЖДИ

 

Дожди идут не там, где просят,

А чаще там, где сено косят.

Распроклятущие дожди —

На них не найдено вожжи!

Наверно, в тучах чернобровых,

Наверно, в этих ливнях ровных,

Тягучих, словно маета,

Своя таится красота.

И кто-то, глядя из окошка,

Малюет мокрые дорожки,

Наносит бережно на холст

Уже подмытый старый мост.

Рисует он тугие струи,

Что с неба тянутся, как струны.

Я слышу музыку,

                       но в ней

Скупые вздохи косарей.

Я слышу музыку,

                       но это

Звонки с рассвета до рассвета.

Звонит колхоз, звонит район —

Вот-вот охрипнет телефон.

Стучит начальство кулаками.

Врачи качают головами:

Пугает их за фактом факт —

Еще инфаркт, опять инфаркт.

Вхожу в больницу удрученный,

Вхожу в больницу разозленный:

— Когда же мы в горячке дней

Беречь научимся людей? —

Лежат колхозные «вожди»,

Лежат районные «вожди»

И выше рангами «вожди»,

А с неба все-таки дожди!

ВЫ ЧТО МОЛЧИТЕ?

Что видят звезды

                       долгими ночами,

Лучами тьму пронзая над Землей?

Им наши реки кажутся ручьями —

И Дон, и Волга с Камой и Окой.

Но если бомбы, если пули свищут,

Любая речка словно океан.

Мы никогда могилы не отыщем

Друзей своих, что канули в туман.

Снимаю шапку трепетно и свято,

Когда над Волгой вскинется рассвет.

Всегда живые в чем-то виноваты,

Чему названья не было и нет.

Мой город спит.

               Он, потеснив деревни,

Устало дышит посреди лесов.

Но звездам город видится, наверно,

Щепоткой раскаленных угольков.

А сколько душ по городам отпето

Под звон церквей,

                       под самолетный гул!

И снятся здесь

                       уснувшим до рассвета

Глаза родных, кто навсегда уснул.

— Вы что молчите, вечные светила?

Я гнев и милость — все перенесу. —

Но ни одна звезда не уронила

В мою ладонь горячую слезу.

Я то открою,

               то закрою окна.

Я ничего не в силах позабыть.

Мне одиноко, так мне одиноко,

Что сам с собой готов заговорить.

Что видят звезды —

                               только звезды знают.

Но каждый раз мне чудится во мгле,

Что звезды спят с открытыми глазами

И ничего не знают о Земле.

 

       ЦЕРКВУШКИ

 

Еще стоят церквушки в деревнях.

Давно кресты их сброшены на землю,

И зелень прорастает на стенах,

Но что-то русское в церквушках тихо дремлет.

Быть может, это зодчих мастерство,

Глядящих в нас иконными глазами,

Чтоб людям было чуточку тепло

Под серыми глухими небесами?

Быть может, это эхо наизусть

Колокола раскачивает ныне,

Что поднимали лапотную Русь

Под гневный стяг Пожарского и Минина.

От лика русских гордых матерей,

От грусти русской

                       что-то есть в церквушках.

Не закоптил их сладостный елей,

И ураган событий не разрушил.

Я разбудил бы храмов голоса,

Я разбудил бы снова колокольни,

Чтоб колыхнулись травы и леса

В малиновом, почти забытом звоне.

Чтоб люди улыбнулись новизне

И красоте земного бытия,

Чтоб люди поклонились старине,

Забытой в чем-то походя и зря.

Забытой, может, в пламени забот,

В сумбуре мод,

                       тревог неугасимых...

Но как бы мы ни двигались вперед,

Мы на века, мы навсегда — Россия!

 

 

       ТРАКТОРИСТ

 

Давно улегся спать закат,

Давно звезда на небосклоне,

И траки трактора блестят,

Как две развернутых гармони.

На полуслове голос их

Затих до раннего рассвета.

Я не хочу, чтоб даже стих

Нарушил царственность момента

В моторный век ночной покой

Куда целительней, чем море.

Пахнуло вспаханной землей,

И сладко запершило в горле.

Земли глубинный аромат

Не позабыт,

               он вечно с нами.

Колосья здесь зашелестят

Своими рыжими усами.

Я вижу это, вижу вдруг,

Как зерна, колос раздвигая,

Глазасто глянули вокруг,

Грозясь грядущим урожаем.

А он, виновник торжества,

Поводит грузными плечами:

Ему слова — всего слова,

Мол, рано тешиться речами.

Еще хлестнут дожди и град,

Еще жара пройдется палом...

Глаза насмешливо глядят

И, может, чуточку устало.

Ему теперь бы чашку щей,

Что затомились в русской печке.

Среди зашторенных огней

Он раздвигает грудью вечер.

Над ним береза у плетня

Звезду зеленую качает.

Ни председатель, ни родня

Его у дома не встречают.

Ах, люди, люди, как же так!

Без каравая жизнь не сладишь

Быть может, я большой чудак,

Я кланяюсь тебе, товарищ!

И ты, береза, поклонись —

России символ величавый:

Идет не просто тракторист —

Идет кормилец всей державы!

 

       АВТОР

 

Поля,

       поля, вы как страницы

Хорошей книги!

                       Только что ж

Могло за лето приключиться

На этом поле,

               где же рожь?

По краю густо, дальше пусто,

Гуляют всюду васильки.

Смотрю на поле с горькой грустью,

Как старики, из-под руки.

— Скажи мне, поле, на раздолье

Ты помнишь пахаря? —

                                       Увы,

Молчит натруженное поле,

Не вскинув русой головы.

Но я узнал, что здесь недолго

Пахал Иван,

               потом Сергей...

Застряла «Волга» на проселке,

И тракторист возился с ней.

Закончил пашню кто-то третий.

Четвертый сыпанул зерно.

Теперь колосья ищет ветер,

Найдет ли?

Ветру все равно.

Не мне крестьян корить невольно:

Растили хлеб и на золе.

Но это поле тихой болью

Лежит на солнечной земле.

Земля несет свои вериги:

Кого ругать, кого хвалить?..

У поля тоже, как у книги,

Наверно, автор должен быть.

 

ПО МОТИВАМ РУССКИХ БЫЛИН

 

       ВОЛЬГА И МИКУЛА

 

Вольга владел мечом играя.

Он как соломинку сгибал

Булат тяжелый,

                       угрожая

Тому, кто на дороге встал.

У князя длань неудержима,

Как титулованная спесь:

За ним хоробрая дружина,

Хранящая владыки честь.

А ты, Микула-хлебопашец,

Холоп,

       над сошкою клонясь,

Гостей не встретил,

                       дал промашку,

Таких рабов не любит власть.

У князя бьется бровь сердито,

У князя блещет гневно взор:

— А ну, кобылку отпрягите,

А плуг швырните за бугор! —

Бойцам с руки любая выя,

Бойцам с руки разбойный лес

И даже орды кочевые

Степных, спаленных зноем мест.

Но эта сошка не давалась,

Хоть гнули сошку вкривь и вкось,

Из борозды не вынималась,

Торчала, будто в горле кость.

Вольга шелковый бросил повод,

Схватил чапыги, разозлясь.

Над ним заныл тяжелый овод

И впился в шею, изловчась.

Потело княжеское тело,

Тряслась в запале борода...

Как дуб, соха в земле сидела —

И не туда, и не сюда.

— А ну-ка! — вымолвил Микула,

Поднял соху

               да так швырнул,

Что рощу дальнюю качнуло

И прокатился в небе гул.

Суди-ряди такое диво.

Не зря поскреб загривок князь,

Спросил раба неторопливо:

— Откуда силушка взялась? —

Ответил тот, не дрогнув бровью,

Не ради князя, правды для:

— Землицу холил я с любовью —

Сторицей платит мне земля!

 

       ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

 

Соловей-разбойник — полбеды:

Соловей-разбойник — явный враг.

С ним не знал великой маеты

Богатырской силушки казак.

И стрела, и сабля начеку,

И стрела, и сабля к бою вмиг.

— Я во Киев ехать не хочу! —

Застонал подстреленный старик.

Но к седлу прикручен вражий сын,

Чтобы князь увидел подлеца.

— Господин, послушай, господин... –

Женщина стояла у крыльца.

Муромец в горячке боевой

Не заметил терем на бугре,

Что струился крышей золотой

На закатной огненной заре.

Конь копытом землю разметал,

Но Илья уехать не спешит.

— Вот какие женки у татар! —

И поцокал языком:

                       — Якши!—

А татарка бровью повела,

Зарумянясь, поманила в дом,

У порога кубок подала,

Влагу тронув торопливым ртом.

Богатырь отведал пития.

Но еще не обнажилось дно,

Конь скакнул в туманные края,

Расплескав остатнее вино.

И пошел кружиться по холмам,

По дубравам гриву разметав.

И впервые всадник удилам

Волю дал, осанку потеряв.

Ах, казак!

               И силушка, и стать

Не от бога —

               от земли родной.

За нее положено стоять,

Не прельщаясь чуждой красотой.

Времена, какие времена!

Стыдно умереть не от меча.

Звякнули пустые стремена

У святого тайного ключа.

Муромец испил живой воды

И промолвил:

— Если б не вода!

Соловей-разбойник — полбеды,

Вот жена разбойника — беда!

 

       СВЯТОГОР

 

Святогор к Святым горам

Путь держал угрюмо.

Может, сердце стихнет там,

Прояснятся думы.

Что за штука сердце в нас—

Тайна и загадка.

В нем могучих сил запас

На любую схватку.

Если ворог —

                       то не стой

У плеча крутого.

Даже смерти смертный бой

Сердце дать готово.

Греет мощная ладонь

Рукоять резную,

Но ступает грузно конь,

Мнет полынь степную.

Ни дымка, ни пастуха,

Только коршун кружит,

Только в, сердце боль глуха:

Тужит сердце, тужит.

Плачет сердце, как струна,

Как под ветром верба.

— Ах, жена, зачем, жена,

Не была ты верной?

На Руси я первым слыл

В сечах самых славных.

Чем тебя приворожил

Этот змей поганый?

Что он может:

               сладко спать,

Бражничать у князя?

Не сумела ты понять

Наш с тобою праздник.

Брал тебя я на луку,

Нянчил, как младенца.

Мне, седому старику,

Ты сгубила сердце.

Ты на лезвии меча

Не зашлась, рыдая.

Без тебя моя свеча,

Чую, догорает.—

Чуя близкий хлад могил,

Весь в закате красном

На хозяина косил

Конь лиловым глазом.

 

       ПОЛЕ

 

Скажите слово «поле»,

Скажите про себя,

Скажите вслух на воле,

Где ветры вам трубят.

Скажите и молчите,

И слушайте всерьез,

Как перепелка в жите

Считает зерна звезд.

Пахнёт далеким детством,

Дотошным и босым.

Вам никуда не деться

От молодой грозы.

Гроза промчится ливнем,

Синей, чем васильки.

Нельзя не быть счастливым

На поле у реки.

Шумят кругом колосья,

Шумит в реке вода —

А память вдруг уносит

В минувшие года.

...Вот морщится от боли

Московский юный князь

На Куликовом поле,

Где Русь за меч взялась,

Где с гордого кургана

Орда скатилась в прах.

Паломники-туманы

Бредут в седых полях.

Но вот в первопрестольной

Ударил вдруг набат.

На Бородинском поле

Редуты встали в ряд.

И черную повязку,

Что заслонила глаз,

Поправил, словно маску,

Неспешный мудрый князь.

Звучит приказ изустный:

Преодолев тоску,

Пропустит он французов,

На гибель их, в Москву.

...А поле, что же поле?

А поле хлеб родит,

А поле хлебом с солью

Готово угостить.

Но танки, что явились

С крестами на броне,

Среди хлебов дымились

И плавились в огне.

В далеком или близком

Победа не легка:

К печальным обелискам

Дорога коротка.

Трудна у поля доля,

Но мы навечно с ним.

И мы родное поле

В обиду не дадим!

 

       «МЕТЕОР»

 

Остался город за излукой.

Встает на крылья «Метеор».

Вбираю теплый запах луга,

Его задумчивый простор.

Как жаль, что мы бываем редко

На берегах родной реки,

Где в золотой разлив сурепки

Ложатся навзничь ветерки.

Эх, окунуться б в это злато

И мне, отстав от корабля,

И слушать, слушать виновато,

Как дышит, трудится земля.

Она не помнит зла и фальши,

Она работает всегда:

Легко несет в ладонях пашни,

Несет в ладонях города...

В груди ее такая сила,

Такой таинственный покой —

Не потому ли, что Россия

Загадка для себя самой?

Хотелось сердцу хоть немного

Наедине с землей побыть.

Забыть далекую дорогу,

Среди цветов себя забыть.

Но «Метеор», швартуясь редко,

Промчался, корпус накреня.

И золотой разлив сурепки

Печально глянул на меня.

 

       * * *

 

Мы, наверно, не одни

У скупой Вселенной.

Где-то там горят огни

На планете энной.

Где-то там луга, цветы

И глаза влюбленных.

Где-то там свои мечты

И свои законы.

День придет—

               и хлынут вести

Из неведомой дали.

Ну а если, если, если

Нет подобия Земли?

По спине, как с ветки капля,

Проползает холодок.

Канем мы, и с нами канет

Жизни трепетный росток.

Не боюсь я в час единый

Отгореть и умереть.

Но Земле, такой ранимой,

Надо, надо уцелеть.

О разумный,

               неразумный

Мир цветенья и угроз,

На тебя порою лунной

Столько смотрит ждущих звезд!

 

       ЦВЕТА И ФОРМЫ

 

Слышу звезды, слышу росы —

Звукам утра кто не рад?

На губах моих покосный

Незабытый аромат.

Наплывает густо, внятно

Горьковатая теплынь: —

Здравствуй, медленная мята,

Здравствуй, мудрая полынь! —

И кому какое дело,

Что не вижу я ни зги.

Где-то небо заалело,

Чертят чибисы круги...

Кровью сердца, чуткой кожей

Постигаю лес, поля...

Невозможное — возможно,

Если хочешь жить не зря.

Доброта и чья-то жалость —

Дар неласковой судьбы,

Но любая в жизни малость

Не давалась без борьбы.

Распахнулся мир огромный

Грома, радуг, тишины...

И его цвета и формы

Всем видны —

И мне видны.

Потому, наверно, годы

Я потратил,

Чтоб сдружить

Одиночество природы

С одиночеством души.

 

       ДУША

 

Что такое душа?

У кого бы спросить,

Кто не станет темнить,

Что такое душа...

Я когда-то дышал

Раскаленностью слов.

Жил во мне комиссар

Тех гражданских боев.

Комиссар молодой

При звезде и усах,

И пожар мировой

Занимался в глазах.

Но планета Земля

Не хотела гореть:

Ей дороже заря

И зеленая твердь...

Я и сам не хотел

Грозового огня.

Комиссар постарел

И покинул меня.

Ничего не сказал,

Только шлемом махнул.

То ли в прошлом пропал,

То ли в завтра шагнул.

На распутье стою,

Словно храм без  икон.

А на землю мою

Опускается звон.

Я к нему не привык:

Он как будто ничей.

Колокольный язык

Возвращенных церквей.

Церковь — памятник всем:

И богам и рабам...

Но от жизни совсем

В ней не спрятаться нам.

Что такое душа,

Где и холод и жар?

Может, знал комиссар,

Что такое душа?

Нет, любым миражам

Больше я не пиит.

Почему же душа

Все болит и болит?

 

       ХАРАКТЕР

 

Я вошел в поэзию мальчишкой,

Я мальчишкой буду до конца.

Как Гаврош в расстрелянном Париже,

Упаду под пересвист скворца.

Это только кажется,

                       что просто

За строкой вынянчивать строку...

Я тонул на переправных плесах,

Взрывом опрокинутый в шугу.

Я пахал,

       впрягаясь в плуг, как бабы.

Падал у костра на ветерке.

И луна, бугристая, как жаба,

Плавала в брусничном кипятке.

Мучился я родами натужно,

Розовым младенцем голосил.

Всех на свете,

               сирых и недужных,

Не любимых женщиной

                               любил.

Я страдал на всех больничных койках,

Бледностью сияя, как в мелу.

Даже алкоголиком на зорьке

Сторожил пивную на углу...

Ничего легко мне не давалось,

Приходило все издалека.

И под сердцем

                       медленно слагалась

Каждая негромкая строка.

Да, характер —

                       не простая книжка:

В ней страницы дедов

                               и отца...

Я вошел в поэзию мальчишкой,

Я мальчишкой буду до конца.

 

       Я НЕ ПЛАЧУ

 

Я не плачу,

               если больно,

Я не плачу,

               если горе, —

Ухожу в ночное поле,

Где в хлебах уснули зори.

Горьковатую травинку

В губы взять порой люблю.

За морщинкою морщинку

Оставляет ночь на лбу.

Но всегда на людях

                       просто—

Я улыбке улыбаюсь,

Если где-то слышу слезы,

Гордым сердцем прикасаюсь.

И нисколько не боюсь я,

Что окрестят бодрячком.

У меня характер русский:

Если плакать,

               то молчком.

 

       Я ЗНАЮ ЦЕНУ

 

Еще мальчишкой к верстаку

Я встал,

       тисков не доставая.

Деталь, как первую строку,

Точил, ладони обжигая.

В глаза плескала блеском сталь,

Рука нетвердая немела,

Но сил затраченных не жаль,

Деталь как стих литой запела.

Я берегу в душе зарю

Рабочего уменья

И потому смотреть люблю,

Как руки в стирке мыло пенят.

Люблю, когда без перекуров

Бригады молодых ребят,

Как будто вечную скульптуру,

Обычный блочный дом творят.

Люблю крутой работы взлет

И не даю себе пощады,

Пусть продубит рубаху пот,

Чтоб не стыдиться строгих взглядов.

Чтоб стих, как парус кораблю,

Служил сердцам людей отменно.

Я знаю каждому рублю

Его мозолистую цену.

 

       СУВОРОВ

 

Быть его однофамильцем —

Не безоблачная честь:

Чертов мост всегда дымится,

Чертов мост повсюду есть.

Он во мне, в тебе и в каждом,

Но шагни, шагни, шагни,

Обнажи строку, как шашку,

Обнажи и рубани.

Где-то, может, взятки гладки,

Где-то, может, спрос иной.

Ох как трудно без оглядки

Быть всегда самим собой!

Что там Альпы, злые горы,

Бой вокруг в ущельях дня,

Смотрит соколом Суворов

Из меня и на меня.

Значит, надо разом, с ходу

Чертов мост, как он, седлать,

Чтоб потом хоть ложкой воду

С ним на равных похлебать.

 

В КАРТИННОЙ ГАЛЕРЕЕ

 

Зачем пришел я в эти залы,

Где столько храмной пустоты,

Где люди молятся глазами

На гениальные холсты?

Здесь ничего не тронь рукою,

Лица случайно не приблизь.

За очарованной толпою

Бреду я праздно вверх и

                               вниз.

Здесь не дадут мне причаститься,

Хоть трижды веруй в чудеса.

Но сердце разве примирится?

Оно глядит во все глаза.

Оно плюет на все угрозы

Музейных строгих сторожей.

И я рукой касаюсь бронзы,

Касаюсь вздыбленных коней.

Металл под пальцами летящими

Вдруг удивительно ожил.

И я услышал храп горячий

И звон закушенных удил.

И я увидел каждый мускул

И одичалые глаза.

Ах кони!

       До чего по-русски

Бунтующая в них гроза!

Наверно, гений, их создавший,

Изведал гнева торжество

За обездоленных и павших,

За матерей и за отцов,

За ту посконную Россию,

Что загоняли в темноту...

...А на меня вокруг косились.

Ну что ж,

               я видел красоту!

 

       ГОРЬКИЙ МЕД

 

Лето липами цветет,

Как цвело когда-то.

Но короткий дождь идет,

Глушит ароматы.

И в душе моей опять

Разлилась горчинка.

Начинаю понимать—

Не в дожде причина.

Привередником не слыл,

Жил совсем не просто.

В детстве девочку любил,

Девочку в матроске.

Почему ее глаза

В рыженьких ресницах,

Как летучая гроза,

Не дают забыться?

Сквозь года они глядят

Синими слезами.

Помню я, как цвел закат

Радугой над нами.

Помню я, как «воронок»

Тормозами скрипнул.

Желтый палец на курок

Лег улиткой липкой.

И отца ее повел

Ствол нагана к дверце

Под гуденье мудрых пчел

И под ужас детский.

Красный мяч, нарядный мяч

Возле сонной ивы

Покатился к речке вскачь

И нырнул с обрыва.

Мне бы прыгнуть, как всегда,

Чтоб спасти игрушку,

Но обвальная беда

Замутила душу.

А вокруг рабочий люд

Не шутя толкует:

— Зря у нас не заберут,

Зря не арестуют!—

Задымился «Беломор»—

Щедрость чья-то злая.

Мы нечаянный позор

Поздно понимаем.

Только плач, прощальный плач

Длился над рекою.

Уплывал багряный мяч

С черной полосою.

Мямлил, мял я, как дурак,

Формулу чужую:

— Враг — отец, и дочка — враг,

Зря не арестуют! —

Где вы, синие глаза

В рыженьких ресницах?

Вот уж неба бирюза

Краешком струится.

Лето липами цветет,

Словно в каплях меда.

Почему же горек мед

У тебя, природа?

 

       СПАРТАК

 

Это не футбольная команда —

Это имя римского раба.

Говорят, что объяснять не надо.

Что ж, я рад, коль память не слаба.

Что ж, я рад, коль не забылся гордый

Гладиатор.

               Впрочем, все не так,

Если даже целые народы

Зажимал диктаторский кулак.

Не в каком-то подкурганном веке

Приключилась, вызрела беда.

Дорогие люди-человеки,

Рядом «воронковые» года.

Рядом   и доносы, и допросы...

Схраном и туманом их не скрыть.

Как могли рубиновые звезды

Величаво свет обманный лить?

И за все затеплилось проклятье,

Словно поминальная свеча.

А Спартак рванулся к рукояти

Обоюдоострого меча.

Рим тряхнуло,

               вечный Рим качнуло,

Как галеру, грозно накреня.

У дворца, где сгинул злобный Сулла,

Гладиатор осадил коня.

Конь его под красною попоной

Белой птицей замер на скаку.

И вдова тирана восхищенно

Преподносит сердце Спартаку!

 

       ТАЛАНТ

 

Бывает так, что не играет скрипка,

Хоть музыкант — от бога музыкант.

Но это все ошибка, все ошибка:

В любви и счастье царствует талант.

Не часто он замечен и отмечен.

Его плечисто оттесняют в тень

Пронырливость, нахальство, бессердечность.

Не каждый день, нет-нет, не каждый день.

И все-таки обида подступает,

Как слезы к горлу,

                       зло и невпопад.

Любовь и счастье тихо улетают,

Когда гордыней тешится талант.

Но это все ошибка, все ошибка,

Лишь доброта восходит на Парнас.

Летит смычок, и вновь играет скрипка,

Проснулся бог, ликует звездный час!

 

       РИМЛЯНКА

 

                       Валерии

 

Рим бушует, плачет, торжествует...

Судьи судят, стража сторожит.

Каждый вечер, стражников минуя,

К подземелью женщина спешит.

Обреченный умирать от жажды,

Умирать от голода

                       отец

Ждет ее, он воспаленно страшен,

Вопреки рассудку не мертвец.

Невдомек ни умудренным судьям,

Ни хмельным солдатам-молодцам,

Что римлянка кормит, кормит грудью

На смерть осужденного отца.

Я не знал ни Фландрии, ни Рима,

Рубенса не знал как величать.

Просто потрясла меня картина

И невольно вспомнилась опять.

Кто-то скажет,

               что придумка это,

Что художник это сочинил.

И заснет блаженно до рассвета,

Чуя в жилах половодье сил.

Я не стану к спящему стучаться:

Пререканьем горечь не избыть.

Если разучились удивляться,

Значит, разучились и любить.

Потому ютится в комнатушке

Бывший воин,

               сыновьям чужой.

Чьи-то позабытые старушки

Из приюта просятся домой.

Вяжут, словно в баню, узелочки

И бредут с надеждой за порог:

— Вот приедут, — обещала дочка.

— Вот приедут, — обещал сынок.

Но сгорают порохом закаты,

Доцветает  за апрелем май...

Мы, быть может, расщепляя атом,

Расщепили души невзначай.

Что-то с нами сотворилось, люди!

Не пойму до точки, до конца.

А римлянка кормит, кормит грудью

На смерть осужденного отца...

 

       ЭМИГРАНТЫ

 

А таланты —

               всегда эмигранты,

Это надо понять и принять!

Растревоженно били куранты:

Вот и Гоголь собрался бежать.

Что ему не жилось в Петербурге?

Что ему не жилось на Москве?

Бубенцами валдайскими дуги

Захлебнутся в дорожной тоске.

Птица-тройка легко и послушно

Отразится в заливе морском,

И российские мертвые души

Оживут под гусиным пером.

Издалека Россия дороже,

Издалека Россия видней.

Невозможно Тургеневу тоже

Без чужих Елисейских полей.

Будет сердце оставлено дома,

Будет болью питаться душа.

Это многим сегодня знакомо

За постылым хребтом рубежа.

Но таланты Земли неделимы.

Не пора ли России моей

Собирать сыновей нелюбимых,

Как любимых своих сыновей?

 

       Я ПИСАЛ

 

Я писал о Сталине стихи,

Я писал, как все тогда писали.

Раздували кузницы мехи,

Где любовь напрасную ковали.

Невозможно ублажить вождей:

Ель в лесу и та подлесок губит.

Жаль убитых ни за что людей,

Жаль таланты:

                       их уже не будет.

Их не будет в книгах и холстах,

Их не будет в музыке бессмертной.

И в сердцах еще таится страх,

Как письмо в заклеенном конверте.

Говорю, а губы так сухи,

Никуда не деться от тревоги...

Замолить бы юности грехи,

Но глухи к моим молитвам боги.

 

       КАРАИМЫ

 

Откуда вы,

               из пепла Рима,

Болгар потомки иль хазар?

Дорогу вашу, караимы,

Сам бог, наверно, затерял.

Над морем русскою жалейкой

Зюйд-весты вольные поют,

Евпаторийцев тюбетейки

Все реже золотом цветут.

И речь гортанная в затишье,

Забыты знойные слова,

Но кубите румянцем пышет,

Сочится медом баклава¹.

Еще живет,

               еще чарует

Евпаторийской кухни дух,

Как раскаленность поцелуя.

Ах, караимка, давний друг.

Я рад зазывный голос слушать,

Ловить в глазах звезды полет.

Народ в народ вселяет душу —

Другой рождается народ.

Другие веют ароматы,

Другие царствуют слова:

Земля становится мулаткой

По всем законам естества.

Наступит час,

               и в вечность канет

Последним вздохом ваша речь.

Но караимской крови капля

В потомках долго будет течь.

 

 

'Кубите, баклава — блюда национальной кухни караимов.

 

       МАШУК

 

Передо мной хребет Кавказа,

Над головой — голубизна,

И, не осознанная сразу,

В душе тревожная струна.

В лицо мне мглисто ветер дышит

Из глуби глыбистых веков,

О чем-то свищет,

                       что-то ищет

У всех на свете Мащуков.

Они стоят крутой громадой,

В какую даль ни уходи.

Я слышу клёкот беспощадный

У Прометея на груди.

Я слышу ружья европейцев.

И падают,  не закричав,

Золотокожие индейцы

В каньон,

               где золото в ручьях.

Зачем случайные сравненья

В меня врываются толпой?

Гора плывет, как сновиденье,

Храня торжественный покой.

Белеют шляпы шумных стаек,

И зданья окнами блестят.

Гора их медленно качает,

И каждый этой ласке рад.

...Но, вскинув пыльную планету,

Ударил гром невдалеке,

Как колокол на смерть поэта,

Убитого на Машуке.

                       Я шапку прочь,

И в шатком гуле

Печалюсь,

               будто в тишине.

Давно расплющенные пули

Вошли в меня,

               болят во мне.

 

       ЧЕСТЬ

 

Ах, Мандельштам, Мандельштам,

Осип Эмильевич,

                       вам

Я написал бы, наверно:

— Знайте в поэзии меру.

Можно кого-то ругать,

Скажем, чиновничью рать:

Скопом налезли в конторы

Хромом хрустящие воры.

Можно кричать возмущенно,

Что в пересыльных вагонах

Стонут крестьяне утробно,

Истинные хлеборобы.

Вас бы простили за это,

Редкого дара поэта.

Но, не смыкая очей,

В жути ежовских ночей

Вам почему-то неймется

Тронуть кремлевского горца,

Тронуть его побольней

Лезвием рифмы своей,

Не уповая на славу,

Веря гражданскому праву.—

Ах, Мальдельштам, Мандельштам,

Осип Эмильевич,

                       вам

Это уже не простится —

От палачей не укрыться.

Даже за малую малость

Люди судом угонялись

Рыть Беломоро-Балтийский,

Мерзлые шахты Норильска...

Или решением «тройки»

Мнимым противникам строя

Все в ордена и в медали

Запросто пули вгоняли.

Ах, Мандельштам, Мандельштам,

Осип Эмильевич,

                       вам

Я написал бы, наверно:

— Знайте в поэзии меру. —

Но, перед правдой в долгу,

Что я сегодня могу?

Только могу удивиться,

Вам до земли поклониться,

Вам,

       кто и в страшные лета

Помнил о Чести Поэта.

 

       ПОЭЗИЯ

 

Поэзия, поэзия,

Судьба твоя такая:

То всю тебя под лезвие,

То вновь тебя ласкают.

Случилось время мглистое,-

Где сдвиг,

               а где заторы...

Десантом публицистика

Рванулась на просторы.

Целинными маршрутами,

Пока еще не поздно,

Пошла беспарашютная

Лихая злая проза.

Газетную, журнальную

Клокочущую гущу

Глотают люди с жадностью,

Как в голод хлеб насущный.

Но если глянешь в прошлое,

Грядущее увидишь:

Развалин новых крошево

Ты, как всегда, отринешь!

Высокую и гордую

Тебя опять признают:

Ведь плазма всей истории

В одной тебе сверкает.

 

       ТРАДИЦИЯ

 

Не зря пришла и прижилась традиция:

Платить поэту за стихи цветами.

Едва прощально стоит поклониться,

Как преподносят в целлофане пламя.

Уж как мороз вызванивает бронзово,

Уж как в окно заглядывает снег,

А ты пылаешь, подожженный розами,

Пылать приятно в розовом огне.

Вокруг беспечный бесконечный лепет:

Кому не любо торжества испить?

Наивны люди, в сущности,

                                       как дети,

Особенно поэты,

                       что таить.

Но не всегда звезда сияет мило, —

Унылый зал встречается порой,

Тогда слова проскакивают мимо,

Строка висит меж небом и землей.

...А он возникнет из оваций жидких,

Живой, в прожилках радужных, букет.

Такой букет однажды подержите,

Тяжелый, как дуэльный пистолет!

...Я знаю,

               что заботы, повороты

Отваром желчи плещутся в крови.

Но без стихов —

                       стихии первородной —

Нет ни   цветов, ни звезд и нет любви!

 

       СНЕГ

 

Словно белая сказка,

Первый ласковый снег,

А в душе свистопляска

Развесененных рек.

Ухожу от начала,

Чтоб не слушать всерьез

Ни ревнивой печали,

Ни печальных угроз.

Мелодрамы в квартирах -

Мимолетные дни,

Но полжизни, полмира

Заслоняют они.

Где-то льются рассветы,

Где-то зреет звезда,

Не замечено лето,

Молодые года...

И рябиново-горько

За себя, за любовь.

Не дописано столько,

Может, лучших стихов.

Я по улицам тесным,

По широким проспектам

Ухожу в неизвестность

От известности этой.

А над городом сказка,

А над городом снег.

У мальчишек салазки

Набирают разбег.

Прокатиться бы, что ли,

С крутизны молодецки?

Только медленной болью

Наливается сердце.

 

       ОПЯТЬ ЛЮБОВЬ

       ПЕСНЯ РАЗЛУК

 

Отцвели васильковые грозы,

Обмолочены в поле хлеба,

Рассыпается утренний воздух

Бубенцами на теплых губах.

Как зазывно рябины краснеют,

Хоть целуйся с такой красотой!

Только я почему-то робею,

Что бывает нечасто со мной.

Непонятная в сердце тревога

Понемногу растет и растет,

Словно кто-то охотничьим рогом

Заплутавшее эхо зовет.

Наважденье отчаянно длится,

Отрывая меня от земли:

Полосатый шлагбаум границы

Под крылом замаячил вдали.

И уже с высоты равнодушной

Не отыщешь знакомый овраг,

Над которым старинной церквушкой

Засветился грибной березняк.

...Будоражится сердце,

                               хмелеет,

Только я никуда не сорвусь:

Человек никогда не умеет

Разгадать беспричинную грусть.

...А по небу тягучие крики

Чередой проплывают на юг.

Я и сам бы сейчас закурлыкал

Эту древнюю песню разлук.

 

       ЗАРНИЦЫ

 

                       Ирине

 

В опрокинутом свете тревожной зарницы

Я невольно отдался сомненьям.

Говорят, что над лугом пыльца золотая струится.

Кто сказал, что пыльца?

                               Может, это парят сновиденья?

Может, это не луг,

                       а зеленое зыбкое небо,

Где ромашки совсем не цветы,

А горячие звезды,

у которых по нервам

Разливается звон молодой красоты?

Может, песни мои —

                               это старая сказка?

Может, старая сказка —

                               реальный мотив?

Может, ласка твоя,

                       долгожданная ласка —

Это мною придуманный миф?

Не гляди на меня удивленно:

Я доверчив по-прежнему,

                               только пойми,

Что сомненья влюбленных законны,

Что сомненья поэтов от века в крови.

Потому и живется нам трудно,

Но об этом кричи не кричи...

Удивительно зорко над лугом

Полыхают зарницы в ночи.

 

       ВЕРНОСТЬ

 

Мужья надоедают женам,

С годами жены невтерпеж мужьям.

И только долг

               и строгие законы

Связуют многих с горем пополам.

Увы, друзья,

               хоть я не пессимист

И чту непогрешимые уставы,

Но жизнь,

               она, как ни крутите, жизнь,

Ее не втиснешь, как алмаз, в оправу.

Ударит ветер молодым крылом,

Сирени куст прольется белоснежно,

И в сердце постучится,

                               словно в дом,

Случайный гость —

                               отчаянная нежность.

Какой ханжа,

               скажите мне, какой

Не распахнет ей затаенно двери?

Я по натуре человек прямой.

В земных святых, простите, я не верю.

Но кодексы морали неизменны,

Как неизменны песни соловьев.

О, трижды, трижды будь благословенна

Непроходящая и верность,

                               и любовь.

 

       КРАСНЕЮТ ВИШНИ

 

Краснеют вишни. Боже мой,

Какая дивная пора!

Июль, прошу тебя, постой,

К закату не спеши с утра.

Шаги лучей своих умерь,

Налюбоваться вдоволь дай,

Как золотой тяжелый шмель

Раскачивает иван-чай...

Но тень уходит от плетня,

Синеет жаркое окно,

И наплывает на меня

Печаль,

       знакомая давно.

Родиться было нам зачем,

Зачем придется умереть?

Зачем уйду я насовсем

В зеленую земную твердь?

Сады на ней, цветы на ней

И ты на ней, любовь моя.

Попридержи полет бровей

В седые зимние края.

Я знаю, что грешу мечтой,

Грешу сегодня, как вчера.

Краснеют вишни. Боже мой,

Какая дивная пора!

 

       ПРИЗНАНИЕ

 

                       Ирине

 

Замонголились наши глаза,

Замонголились русичей лица.

Но когда полыхнет бирюза

У тебя в камышовых ресницах,

Я сторонне молчать не могу,

Я кричу:

               — Ты — моя Ярославна!

Я из плена к тебе убегу,

Из любого враждебного стана. —

Ты смеешься, ты гладишь, смеясь,

То лицо, то соломенный чубчик.

Может, самая нужная власть —

Диктатура горячего чувства.

Кто взбунтуется, кто возразит,

Если сердце озвучено сердцем,

Как озвучен бывает зенит

Жаворонком из нашего детства.

И не зря, позабыв обо всем,

Ни минут, ни часов не считая,

Мы друг друга куда-то несем,

А над нами звезда голубая.

А вокруг и туман голубой,

Голубая роса под туманом...

Не дадим мы исчезнуть с тобой

На Руси синеглазым славянам.

 

       * * *

 

Пуховики, а не сугробы,

Просторна белая теплынь.

Зима, как некая зазноба,

Таит в глазах ночную синь.

Ах, раскрасавица-плутовка,

Как будто вовсе не она

С непостижимою сноровкой

Нас проморозила до дна!

Столбы, деревья и трамваи

Звенели, будто бы стекло,

Влюбленных медленные стаи

С проспектов начисто смело...

Увы, друзья, характер женский

Таков, наверное, во всем:

То сквозняком по сердцу режет,

То нежит бережно теплом.

Я это ведал,

               но, признаться,

Дивлюсь, шагая от крыльца,

Зима умеет оставаться

Загадкой, сказкой до конца.

Она, спросонок подрумянясь

Едва оттаявшей зарей,

Глядит, чему-то улыбаясь,

В своей постели снеговой.

Немолодая, но такая,

Что просто глаз не отвести.

Не зря от зависти вздыхают

Все звезды Млечного Пути.

 

       ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

 

Что покой —

               он трын-трава.

Деньги, слава —

               все пустое,

Лишь любовь всему глава.

День рожденья —

день цветенья,

День смятенья,

               день мечты...

Только нету дня прозренья

В жизни, полной суеты.

Сколько я отметил шумных

Этих праздников своих:

Часто умных и неумных,

Часто трезвых и хмельных.

Золотым запасом истин

Щедро полнились года,

Но прозреньем похвалиться

Мне случалось не всегда.

Так само собою вышло —

Или все наоборот —

Синякам своим и шишкам

Я давно утратил счет.

...Я шарахался вначале

То к деньгам:

               рубли, рубли...

Но червонцы уплывали,

Как чужие корабли.

То костер высокой славы

Душу жег,

               да что о ней.

Слава —

               баба злого нрава,

Коль ушла,

               так не жалей.

Не случайно эти кочки

Расставляет всюду жизнь.

На моих ошибках, дочка,

Если сможешь,

                       научись.

Не ищи в судьбе покоя,

 

       АФРОДИТА И АДОНИС

 

                               Юлии

 

Она — из моря.

               Он — с горы.

Глаза в глаза метнули стрелы,

Что дремлют в сердце до поры,

И знойно солнце зазвенело.

Затрепетали мотыльки,

Кусты прибрежные качнулись,

На расстоянии руки

Улыбки вдруг соприкоснулись.

Царевич знал:

                       — Не надо к ней..

Но что такое здесь — «не надо».

Струилось золото кудрей

Кленовым жарким листопадом.

Светясь, как тонкая свеча,

Не торопясь ничуть одеться,

Богиня с юного плеча

Стирала брызги полотенцем.

Запел в крови безумный зов,

Обжег Адонису ланиты...

— Хочу любви! —

                       почти без слов

Уже шептала Афродита.

Уже не муча, не дразня,

Она шептала, тяжелея:

— Отдай себя!

                       Возьми меня! —

И замер он, дышать не смея.

— Светло кругом!

— А что нам день!'

— А как же боги?

— Что нам боги!

Над нами облачная тень

И никакой вблизи дороги. —

Адонис дрогнул.

                       Влажно розы

Укрыли их от чуждых глаз.

Но рокотнуло небо грозно, —

У Зевса леденящий бас.

Потряс царевича испуг,

Объятья разом разомкнулись.

Богиня гордо усмехнулась

И вмиг растаяла, как звук.

Лишь полотенце белой чайкой

Мелькнуло в зелени ветвей.

И у богов, и у людей

Любовь за трусость не прощает!

 

       ВЕСНА

 

Живет в любом мужчине

Мальчишка и поэт.

Рассвет весенний хлынул,

И мне покоя нет.

Жена, купи вина!

Хоть нынче и не праздник,

За окнами —

               весна,

Хочу я попроказничать.

Хочу тебя, усталую,

Развеселить стихами.

Не часто жен мы балуем

Весенними цветами.

Подснежников корзину

Тебе я принесу.

Зови соседку Зину —

И ей цветок в косу!

Зови еще кого-то,

Я так сегодня прост.

Как жаль, что самолетом

Не привезли мне роз!

Купи, жена, вина!

Хоть нынче и не праздник,

За окнами —

               весна,

Хочу я попроказничать.

Хочу с тобой по городу Пройтись

и постовым Сказать:

«Меня не трогайте:

Я женщиной любим!»

Но женщины,

               ах, жены! —

Кухарки и

               царицы.

Жена моя спокойно

Приподняла ресницы,

Блеснула взглядом синим,

Как будто я злодей...

Вина купила

               Зина.

Соседки —

               те добрей!

 

       УХОДИЛА ОНА

 

Уходила она,

               уходила

По тропинке в сиреневый дым.

За спиной остывала могила

Над любимым,

               красивым,

                       живым.

...Было все:

               поцелуй как награда,

И подарки в положенный срок,

И чужая губная помада,

Что хранит белоснежный платок.

Были слезы в холодном смятенье,

За прощеньем прощенье опять.

Под глазами усталые тени

Даже грим отказался скрывать.

Были взгляды подруг, как ненастье,

Были тайные вздохи родни.

Было все,

               только не было счастья,

Видно, мало здесь женской любви...

Уходила она,

               уходила,

Как вдова с похоронкой в руке...

За спиной остывала могила

В незабытом еще далеке.

 

       ОТКРОВЕННОСТЬ

 

За откровенность — откровенность,

Я правды-матки не боюсь:

Любовь — и ревность,

                               мир — и ревность.

Я знаю это наизусть.

И все-таки тебе признаться

Готов я трепетной душой:

Любил я в детстве целоваться

Не с кем-нибудь,

                       с самой зарей.

Я выходил, бывало, в поле,

Я ждал ее,

               она идет.

На теплом розовом подоле

Узор ромашковый цветет.

Колени, теплые колени

В цветочной шелковой пыльце,

А в чистом взгляде бродят тени,

И обещанье на лице.

Она невинными губами

Невинных губ моих касалась...

В крови моей дремало пламя,

Но это позже осозналось.

Да, это пламя ненароком

Однажды разбудила ты,

И я жалею, что далеко

И та заря, и те цветы.

 

       *  *  *

Любовь,

       любовь,

               хочу покоя,

Хочу усталой головою

Склониться я в твои ладони

И хоть на миг забыться в них.

Пускай листву метелью гонит,

Как рыжий дьявол, шумный вихрь,

Пускай деревья в рощах стонут,

Какое дело мне,

                       пускай!

Любовь,

       из маленьких ладоней

Меня в пургу не отпускай!

И без меня

               зима с размаху

Дороги выбелит снегами.

И без меня мою бумагу

Испишут прозой

                       и стихами.

Любовь, любовь!

                       Но что такое?

Я словно слышу вздох земли:

«Где есть любовь,

                       там нет покоя,

Где есть покой,

                       там нет любви!»

 

       ОВИДИЙ

 

Его за песни о любви

Сослали к черту на кулички.

От женщин прятали вдали,

Как от детей мы прячем спички.

Но кто любовь устережет?

Чванливый Рим,

                       ты безнадежен!

Весна элегии поет

И души чуткие тревожит...

Хоть Зевса грозного зови

На помощь нравственным законам, -

Патриций нежится в любви

У куртизаночки знакомой.

Ты слышишь, Рим,

                       горячий шепот

По переулкам и садам?

Его в темницу не захлопнуть,

Не разогнать по городам:

Любовь и там,

               везде любовь,

Она от Евы и Адама.

Она — виденье вешних снов,

Она — случайная награда.

И я тебя, любовь, воспел,

Я опален твоим дыханьем.

Ханжи по части душ и тел,

Ату меня,

               ату — в изгнанье!

       

       ПИСЬМО

 

Я живу в ожиданье

От письма до письма.

А письмо, как свиданье,

Словно в гости — сама.

Словно нет и разлуки,

Словно снова вдвоем,

И горячие руки

На плече

На моем...

А весна расплескалась

Голубою волной,

И, как розовый парус,

Сад в цвету надо мной.

Сердце полнится песней,

Жизнь вдвойне веселей,

Хоть с мальчишками вместе

Мне гонять голубей...

 

       НАРУШИТЕЛИ

 

Ух, мороз!

Седеют брови.

Пальцы льдышками в перчатках.

У крыльца следы в сугробе,

Не робея, отпечатай!

Все равно соседи утром

Все увидят,

               все заметят.

На расправу бабы круты:

По любви пройдутся сплетней.

На меня посмотрят косо,

Словно сами из святых.

Неужели нам морозить

Наши губы из-за них?!

Ты не хмурься так смущенно,

На крыльцо шагай решительно!

Если есть в любви законы,

То должны быть нарушители.

 

       ТАЙНА

 

До свиданья, боль

                       и тайна,

Не разгаданная мной!

Повстречались мы случайно,

Разминемся стороной.

У тебя и муж, и дети,

У меня — жена

                       и дочь.

Эх, бывает так на свете,

Что любви нельзя помочь!

Разминемся,

               ну так что же?!

Только б сердце не остыло!

Если день с улыбкой прожит,

Значит, в жизни что-то было.

Что-то было заревое,

Горьковатое, земное,

От любви, от песни грустной,

От отчаянности русской.

Потому не надо вздохов,

Слышишь, птичий перезвон,

Видишь, месяц мимо стога

Проплывает, словно челн,

И заря в глазах лучится

Нежной тайной у тебя.

Ты мне будешь долго сниться,

Журавлем вдали трубя.

 

       ВЕТЕР

 

Осенний ветер по проулку

Гуляет,

       шапка набекрень:

То ставней хлопнет где-то гулко,

То наземь вдруг швырнет плетень,

То по садам рябины тушит,

Сметая пламя с веток прочь.

Остановись, буян, послушай,

Ты должен мне сейчас помочь!

Вот пачка писем,

                       слышишь, ветер,

В них лжива каждая строка.

ЕЕ ты, знаю, снова встретишь

Среди других наверняка.

К ее душистой теплой коже

Ты прикасался невзначай.

Душою ветреной вы схожи...

Не хмурься, ветер, не серчай!

Я за слова свои в ответе,

Но в сердце...

               в сердце — боль и злость.

Ты эти письма, слышишь,

                                       ветер,

Ей под ноги с размаху брось!

 

       РЯБИНА

 

Устали пальцы у рябины,

Упруго сомкнутые в горсть.

Тревожно падает в низину

Из рук ее за гроздью гроздь.

Она грустит в печали тихой,

Теряя первый урожай,

Покорно кланяется вихрям,

Пугается пернатых стай.

Вокруг осенний день хлопочет,

Суля морозы и метель.

Но буйных сил сосредоточьем

Стоит в зеленом шелке ель.

Ее ветвей размах орлиный

Чуть клонится под ветром вкось.

И, глядя на нее,

                       рябина

Сжимает пальцы снова в горсть.

Дожди лицо стегали хлестко,

 

       * * *

 

Дожди бросали Волгу в дрожь.

И за леском у перекрестка

В наливе зябко стыла рожь.

В такое лето поневоле

О юге вспомнишь,

                       о тепле...

И вот назад скользнуло поле,

Огни растаяли во мгле.

А через сутки за окошком,

Гурьбе мальчишеской под стать,

Подсолнухи на длинных ножках

Пустились поезд догонять.

Кавказ! Кавказ!

                       Душа хмелеет.

Вблизи — Машук,

                       вдали — Казбек.

Хожу по розовым аллеям,

Я — санаторный человек.

Завидно смотрится на женщин:

Загар на лицах африканский.

Луна, самой Земли не меньше,

Одета в бархат,

                       как на танцы.

Кавказ — лазурное раздолье,

И столько солнца впереди!

Но снится мне ржаное поле

И наши хлесткие дожди.

 

       * * *

 

Когда в июльском знойном блеске

Под ветром горбится трава,

Взъерошенные перелески

Звенят, как дерзкие слова.

Ах, до чего люблю ершистых!

Душой я с ними молодею.

И я стою под жгучим свистом

Убийственного суховея.

Какой гудящий, жаркий бой

В зеленой чаще закипает!

И даже колос над землей

Усы, как пики, поднимает.

И запрокинутые реки

Вздымают к небу волны круто.

Наверно, в каждом человеке

Живет вот так же

                       пламя бунта.

 

       ХОРОШО ШАГАТЬ В ИЮЛЕ

 

Хорошо шагать в июле

Старой просекой лесной.

Колокольчики прильнули

К медунице головой.

Лепестки ивана-чая

Пчелы бережно качают,

А по свежим пням еловым

Точно зной, течет смола.

И невольно,

               слово к слову,

В сердце песня зацвела.

Хорошо шагать в июле

Старой просекой лесной,

Если любишь,

               если любят,

Если ты повсюду свой!

 

       ТЫ НЕ ПРИХОДИШЬ

 

Ты не приходишь, не приходишь,

Ты не приходишь столько лет.

Но вдруг зарю платком обронишь,

И я узрю твой росный след.

Тебя самой все нет и нет.

В душе моей смущенье стынет:

Ведь я женат, и счастлив я.

Не зря озябшая рябина

Стучится в дом ко мне, не зря.

«Он счастлив», — люди говорят.

Кого я жду, о ком тоскую?

Порой мне кажется всерьез,

Что я совсем не ту целую,

Совсем не к той душой прирос.

Кто разрешит такой вопрос?

Ты не приходишь,

                       годы вянут,

Склоняясь грустно на закат...

Брожу, как будто я обманут,

Как будто в чем-то виноват.

 

НИЧЕГО МНЕ НЕ ХОЧЕТСЯ

 

Что сегодня со мной?

Никуда не спешу,

Не затеплясь душой,

Отчужденно гляжу

На детей, что играют в песочнице,

На грудастых бездельников — голубей.

Ничего мне не хочется:

Ни любви,

               ни друзей.

...Пил вино,

               угощал,

Брал отчаянно в долг

И старуху-печаль

Не пускал на порог.

Что сегодня со мной?

Что с квартирой случилось?

Все здесь дышит тобой

И пожарищем стылым.

Ты ушла утром рано

И пропала вдали,

Как орда Тамерлана,

Ты прошлась по любви.

 

       ФЕВРАЛЬ

 

Подпоясанный метелью,

В шапке, ветром опушенной,

День февральский у постели

Слушал голос утомленный.

Мать, измученная болью,

Говорила что-то нежно

И с улыбкою довольной

Засыпала безмятежно.

Но, уже умытый в кадке

Подогретою водою,

Известил я криком кратким,

Что в избе конец покою.

Ветер шумно снялся с веток,

У крыльца прошелся в плясе,

От окна отмел соседок,

Чтоб никто меня не сглазил.

Только зря февраль старался:

Чей-то глаз меня обжег.

Вырос я и занемог:

Сердцем с песней повстречался.

И теперь зимой и летом

Я с рассвета до рассвета

То цветы ищу в полях,

То созвучия в словах,

Чтоб душевней песня стала,

Чтоб сердца не покидала.

Мать вздыхает удивленно:

— Отдохни, неугомонный! —

А февраль, весны теплее,

Манит вдаль призывным звоном,

Подпоясанный метелью,

В шапке, ветром опушенной.

 

       АЗОВ

 

Полынные степи,

                       где стлались в намете

Сарматские кони

                       и скифские кони.

Ах, степи, меня вы в поэты возьмете?

Давно я душою в полынном полоне.

Горчат на губах поцелуи любимых,

Горынит на сердце от грусти и смеха.

Я слышу былые картечные ливни,

Как будто под крепостью длится «потеха».

Простым бомбардиром петровского войска

Я встану к мортире поэмы грядущей.

Расплавился ветер, как золото воска,

И звезды, как пчелы, умчались за тучу.

Я — маленький, маленький...

Милый — не милый.

Я белую кепку свою — набекрень:

Крамольно шагают навстречу могилы —

Вчерашних героев печальная тень.

Куда я заехал, волгарь непутевый?

Найдутся в Азове поэты свои.

Ударила молния где-то в Азове,

Звенящим ознобом играя в крови.

Гроза громыхнула, как в медные трубы,

Я землю целую,

                       кого-то молю.

Ловлю я, как призраки, женские губы,

Медовую горечь которых люблю.

 

       ОДНА

 

И вот одна, везде одна.

В квартире бродит тишина.

Глаза то кресло, то кровать

Найдут и начинают ждать...

Сейчас он сядет и вздохнет,

Газету шумно развернет,

Прочтет страницу: «Слушай, мать,

А может, малость подремать?»

И стукнут шлепанцы о пол.

Но сердце вскрикнет:

                               «Он ушел!

Уплыл на дружеских руках

В последних, в траурных цветах».

И вот одна, везде одна.

В работе выплеснув до дна

Души запал и сил запал,

Подумает:

               «И он устал.

А дома ужин не согрет.

Не куплен хлеб и чая нет.

Он любит свежий черный чай...»

И охнет, словно невзначай.

Глазами влажными замрет:

Он не вернется, не придет,

Уплыл на дружеских руках

В последних, в траурных цветах.

И вот одна и ест и пьет.

Еще как будто бы живет,

Как неуслышанная речь:

«Друг друга надо бы беречь!»

 

       ИВА

 

Толпятся ивы над рекою,

Глядятся в зеркало воды:

Они любуются собою,

Совсем не ведая беды.

Какие злые непогоды

Им угрожают? —

                       Так, пустяк.

Вот только годы, только годы,

Но годы общий женский враг.

А эта ива молодая

Судьбой своей занесена

На берег моря,

                       где волна

Под ветром стонет, закипая.

Шальное море брызги мечет,

Литые брызги, как шрапнель.

Не все они в живую цель,

Но заслониться просто нечем.

Чудачка ива не старалась

Укрыться,

               гнулась — и опять,

Едва сумев лицо поднять,

Куда-то взглядом устремлялась.

В накатном шуме гасли звуки,

Уже штормило вдалеке.

Как будто женщина в тоске,

Она заламывала руки.

Хотелось крикнуть:

                       «Уходи!

Ведь есть на свете жизнь иная».

Я замер, что-то понимая.

Такое вдруг бывает с нами,

Когда чужая боль всерьез:

Как одинокий альбатрос,

Метался парус над волнами.

 

       ДВОРЕЦ МУЗ

 

               Б. Ахмадулиной

 

Белые колонны Белого дворца.

Ты сошла с балкона,

Не подняв лица.

Вся еще в полете,

В облачном тепле,

Но глаза кого-то

Ищут на земле.

Дамскую тельняшку,

Брюк творожный цвет

Узнают дворняжки

В завтрак и в обед...

Рыцари удачи,

Развалясь в кустах,

Ждут твоей подачки,

Пряча блеск в глазах.

Подаянье свято

Искони у нас,

Но облают знатно

Псы в урочный час.

Такова эпоха —

Стали все звереть.

Сколько в жизни бреха

Довелось терпеть!

Боль забыть умеешь

Ты, богам родня.

Ты собак жалеешь

И чуть-чуть меня.

Мол, писака рыжий

Где-то за бортом.

Что ж, не все при жизни

Вхожи в горний дом.

Люди — это люди!

Люди, как на грех,

То не тех осудят,

Наградят не тех.

Хоть проси пощады

Иль мужай в борьбе...

Хмуриться не надо:

Я не о себе.

Я стою и скромно

Глажу у крыльца

Белые колонны Белого дворца.

 

 

КИНЖАЛ ГРИБОЕДОВА

 

                       Ирине

 

«Турецкая пуля не хуже другой:

Глаза не печаль,

                       человек дорогой», —

Сказал и скончался, лицом на закат,

На бурке поэта бывалый солдат.

Стоял Грибоедов, стоял и грустил:

От пули кавказец его заслонил.

Прощальный подарок — булатный клинок,

Как память о друге, он долго берег.

Носил его всюду и в Персию взял:

Надежная штука — дамасский кинжал.

Но в час расставанья с любимой женой

Сказал улыбаясь: «Он будет с тобой.

Возьми, сбереги, а погибну вдали —

Хорошему другу его подари».

Судьба не судьба,

                       но сомкнулись круги:

В России враги, за границей враги.

— Гяуры, гяуры! —

                       взорвались слова.

Красавица Нина

                       в семнадцать вдова.

Дожди словно слезы. А слезы — дожди.

И горе кинжалом застыло в груди.

Тропинка к церквушке, у склепа покой.

Тифлис многолюдный шумит под горой.

А годы — потоком.

                       Завет, как зарок:

И Лермонтов молча целует клинок.

Как день, голубеет каленая сталь —

Наследье Востока, любовь и печаль.

Судьба не судьба,

                       но сомкнулись круги:

В далекой столице не дремлют враги.

Россия! Россия!

                       Как сердце болит!

И вот уже Лермонтов

                               тоже убит.

Я вижу, как туча качнулась у скал,

Как чья-то рука забирает кинжал,

Кинжал потерялся — в горах ли, в степи?

Острее кинжала остались стихи.

 

 

       ИГРА В РИФМЫ

 

                       Ирине

 

— Море брызнуло нам в очи.

Перед нами что, скажи? —

Я с ответом не спешил,

Ты смеялась:

               — Город Сочи! —

Только Сочи, между прочим,

Был за тридевять земель

Географией и почтой,

Но уже рождалась цель.

И билеты, как обеты

Не сворачивать с пути,

Разрешили поздним летом

В Сочи въехать и войти.

Мы вошли под сень магнолий,

Словно в Африку вошли.

Растерялись мы невольно

От берез своих вдали.

Город шумный, город странный,

Здесь, среди простых людей,

Попадались «обезьяны»,

«Попугаи» всех мастей.

И они, забыв печали,

Уповая на рубли,

С нелюбовью рифмовали

Голубой мираж любви.

Но смущаться, удивляться

Перестало сердце вдруг:

Над волнами целоваться

Звал, манил зеленый юг.

Звезды сыпались на плечи,

Стлался под ноги прибой.

Ты была со мной беспечной,

Жаркой, жадной, озорной...

А потом, когда «Комета»

Нас несла по серебру,

Переполненная светом,

Ты продолжила игру.

— Море брызнуло нам в очи,

За кормою что, скажи? —

Я ответил от души,

Улыбаясь:

               — Ночи, ночи!

 

       ЛЕСНАЯ ФЕЯ

 

                       Анне X.

 

Говорить красиво не умею

И не смею задержать слова.

Милая моя, лесная фея,

Ты права, ты, кажется, права.

Лес хорош, когда резвятся тени,

Кружевные тени на траве,

Словно бы цветные сновиденья,

В маленькой тревожной голове.

Лес хорош, когда тебе послушны

Песни птиц и голоса зверей...

Не зазря пророчица-кукушка

Повторяет это на заре.

Лес хорош.

               Но детям, детям плохо,

Плохо детям в дымных городах.

Нужен доктор,

               и явился доктор

С незабудкой в голубых глазах.

Незабудка не цветет спокойно,

Знойно синева густеет в ней:

Если пациенту очень больно,

Доктору всегда еще больней.

Доктор, доктор, лето доцветает.

Побывать бы в ягодном лесу.

Но за дверью очередь вздыхает,

Нянькая младенцев на весу.

Поправляя беленький халатик,

Ты улыбкой столько говоришь,

Что, наверно, для поэмы хватит

Грусти той, которой ты грустишь.

Ты молчишь;

               ты здесь куда нужнее,

Хоть нередко кругом голова.

Милая моя, лесная фея,

Ты права, ты, кажется, права.

Ну а лес, он, в общем, обойдется,

Заведется много фей других.

Только жаль, что мне уж не придется

Пить росу с горячих губ твоих.

 

       СТАРЫЙ СЛЕД

 

Меня занесло ненароком

На старый затянутый след.

И дрогнул доверчиво локон,

Качнулся в ресницах рассвет.

Отчаянный вал, закипая,

Меня с головою накрыл.

Я снова твердил:

                       «Дорогая!»

Казалось, я снова любил.

Она, осторожная, тоже

Тревожно касалась меня.

Все было на сказку похоже —

На счастье далекого дня.

Но вдруг, отшвырнув покрывало,

Она прошептала:

                       «Зачем?»

Молчала, как будто кричала,

Всей памятью, опытом всем.

Зачем я уехал когда-то?

Зачем я вернулся назад?

Я не был ни в чем виноватым,

Я был до конца виноват!

Я знал, что в любые моменты

За прошлым не надо ходить.

Рождаются люди зачем-то, —

Наверное, чтобы любить!

 

       ОЖЕРЕЛЬЕ

 

День за днем,

               как бусины на нитке,

В ожерелье стиснулись года.

Я семейной не осилил пытки

И сбежал, не зная сам куда.

Застучали бойкие колеса.

Я в купе то медленно дремал,

То курил без счета папиросы,

То соседке руку целовал.

Мне жилось легко и без оглядки,

Но себя никто не постигал.

Я однажды в сновиденье кратком

Собственную шею потерял.

Ничего на шею не давило,

Словно стала шея пустотой.

И заныло сердце, так заныло,

Что хоть ночью удирай домой.

Я метнулся в новую дорогу,

В новую тревогу прямиком.

Я в музейном храме даже богу

Помолился истово тайком.

Но любой обман недолговечен,

Как недолговечна новизна.

Снилась мне уже такой сердечной

И такой заботливой жена.

Стало все чужим и недомашним:

Номера в гостиницах, гуляш,

Хитрые халатики на пляже

Да и сам сыпучий потный пляж.

Разменяв какую-то неделю,

Я вернулся.

               Разрешен вопрос:

Видно, привыкаешь к ожерелью,

Как к ошейнику домашний пес.

 

       МЕТАМОРФОЗЫ

 

Бежать, бежать от мебели блестящей,

От этих полированных столов

Куда-нибудь в языческую чащу.

В шершавый мир березовых стволов.

Ведь я качался в люльке самодельной,

Моим дружком-кормильцем был рожок.

За русской печкой глупый, неумелый

Ютился новорожденный телок.

Мой первый шаг по лавке под божницей,

Потом вдоль лавок и вокруг стола.

Мой первый хлеб из молодой пшеницы,

Что за деревней под серпом легла.

В меня вошла, отсеивая что-то,

Крестьянского уюта простота.

Но за каким-то жизни поворотом

Нахлынула в квартиру маета.

Куда ступить и где прилечь, не знаю,

Вздыхаю, ничего не узнаю:

Проворной стайкой зайчики играют

В зеркальном полированном раю.

Столы сверкают, выгибая ножки,

Стоят диваны, барственно мягки,

Ковры, паласы, пестрые дорожки,

Банкетки, пуфы и пуховики...

А мне бы речку под откосом слушать,

А мне бы слушать сенокосный звон...

Бежать, бежать, спасти, как песню, душу:

В нее крадется мебельный салон!

 

       НАДПИСЬ

НА МУЗЕЙНОМ КОЛОКОЛЬЧИКЕ

 

«Кого люблю, того зову».

Какая надпись золотая!

Ах, колокольчик, дар Валдая,

Он пел, звенел на всю Москву!

Да что Москва,

               на всю Россию.

Ну, не на всю,

               а все же пел.

Леса сугробные, густые

Он разбудить всегда умел.

Роняли сосны шапки снега,

Рогами тряс мохнатый лось.

И огонек лучинный бегал

По избам, словно что стряслось.

Летела тройка трактом длинным,

Парком серебряным дыша.

Для той, таинственной, любимой,

Звенела мастера душа.

...Я глажу бронзу.

                       Что случилось

С далеким мастером, как жил?

Судьба ему явила милость,

Иль, может, мастер зря любил?

Теперь гадай хоть дни и ночи:

Вокруг музейный вечный сон.

Ах, колокольчик, колокольчик,

Стихам моим да твой бы звон!

И я люблю, и я зову,

Но голос мой, увы, бессилен,

Хоть закричи на всю Москву,

Хоть закричи на всю Россию.

 

       ПРОСТИ

 

               Ирине

 

Шутить не надо всуе.

А я сказал жене,

Сказал, ее целуя:

— Не думай обо мне.

Прости-прощай, родная,

Быть может, не вернусь! —

Сказал, изображая

Комическую грусть.

Отъезд всего на сутки,

Зато какой кураж.

И в легковой попутке

Умчался, как в мираж.

Дорога, не дорога —

Метельная река.

Тревожно пела «Волга»,

Ныряя в облака.

К земле припало небо,

Земля взлетела ввысь.

Тут скорости не требуй,

Тут истово молись.

Шофер застыл глазами,

Шофер бледнел щекой,

Лучей скупое пламя

Гоня перед собой.

Но скользкий поворотец

Швырнул куда-то нас.

На миг блеснуло солнце,

И белый свет погас.

Последняя подробность

Мелькнула как во сне.

Очнулись мы в сугробе,

В знобящей тишине.

Молчал мотор певучий,

И мой шофер молчал,

Лишь золотистый ключик

Качался и стучал.

Болело сердце тупо,

Болит и до сих пор.

— Прости, жена, за глупость,

За мой прощальный вздор.

Наверно, существует

Судьбы сокрытый круг.

Шутить не надо всуе:

Слова —

               не просто звук!

 

       ОПЯТЬ БОЛЬНИЦА

 

Опять больница.

                       Белый свет

Вобрали белые палаты.

Простора нет и неба нет,

Зато врачи небесно святы.

Чуть улыбнутся —

                       ангел с губ,

Чуть прикоснутся —

                       боль в комочек.

Никто из них со мной не груб,

Ни боже мой, ни днем, ни ночью.

И у сестер глаза полны

Незамутненного покоя.

Но не хочу я тишины,

Я столько спорил с тишиною!

Я мало спал, чтоб слушать мир,

Его рассветы и закаты,

Глухие звоны редких бил,

Что нынче, многим непонятны.

Ах, древний зов колоколов!

Ах, колокольный гуд из тучи,

И дождь,

       как россыпь васильков, —

Ведь в каждой капле синий лучик.

...Зачем, постичь я не могу,

Нас тишиной премудро лечат?

Однажды, где-то на бегу

Споткнемся —

                       тишина навечно.

Шепчу.

       — Гоните тишину,

Я поднимусь еще для крика,

Мне б только горсточку одну

Любви простой, как земляника,

Как эта ягода в лесу,

Что неприметно вызревает,

Румянит раннюю росу

И на губах горячих тает! —

Но как мой доктор не поймет-

Покой мне сердце не остудит.

А человек тогда живет,

Когда любим, когда он любит.

 

       БОЛЬ УТРАТ

 

Одиноко старятся березы

У былых проселочных дорог,

На ветвях подрагивают росы,

Шелестит нетронутый снежок.

Им стоять одним, белоголовым,

От забот и песен в стороне:

Не блеснут знакомые подковы,

Не промчатся сани в тишине.

Боль утрат —

               и боль воспоминаний, -

Я невольно думаю о ней,

Я ловлю охрипшее дыханье

Недалекой осени моей.

Отгорят закаты голубые,

Отшумит веселье стороной,

И мои тропинки луговые

Зарастут травою-муравой.

...Но другие пролегли дороги,

Под колеса стелется асфальт,

И, совсем не ведая тревоги,

По откосам рощицы летят.

Молодые русые березы

Поднялись крылато от земли.

Пусть они достанут с неба

                                       звезды,

Пусть они узнают

                       свет любви.

 

       ЗДРАВСТВУЙ

 

                       Нине

 

Здравствуй, соловей!

Ах, как я соскучился

По любви твоей,

На века заученной...

На века заученной

И извечно новой,

Как гремит над кручами

Слово

       и не слово...

Речи и не речи...

Но на сердце вольно.

Взять бы ночь за плечи,

Увести бы в поле.

И молчать, и слушать

Жаркое дыханье.

То ли вьюга кружит

Белое сиянье,

То ли звезды стаей

Улетают в небо...

Соловей хрустальный —

Быль моя и небыль.

Зимний сон далече:

Кончилась зима.

Взять бы ночь за плечи

И — сойти с ума!..

 

       СЧАСТЛИВАЯ ЛЮБОВЬ

 

О счастливой любви не пишу:

Я не знаю счастливой любви.

Я теперь никуда не спешу,

Я плыву, забывая рули.

Сколько бился я рыбой об лед,

Сколько плакал я в душные ночи!

Нелюбивший всего не поймет,

А любимый понять не захочет.

На рассвете, освистанный вдруг

Соловьями из дальнего леса,

Я ловлю умирающий звук

И, как звук, ухожу в неизвестность.

Что мне радость моя или грусть,

Если я в кочевом балагане,

Может, к острову где-то прибьюсь,

Может, где-то исчезну в тумане.

Я плыву,

       не означив пути,

Словно лодка,

что смыта с причала.

Не глядят мне вослед,

                               как бывало,

И не ждут, и не ждут впереди.

 

       ПОДОЖДИ

 

                       Ирине

 

За вопросом вопрос

Задаем мы друг другу:

То о близости звезд,

То о дальности юга,

То о смысле любви,

То о чем-то без смысла...

Вдруг тебя воробьи

Растревожили писком.

Колыхнулся рассвет,

И вопрос наплывает:

Сколько зим, сколько лет

Воробьи выживают?

Подожди, помолчи,

Слушай ранние звуки.

Вот взметнутся лучи,

Словно теплые руки.

И туман тишины

Над землей заалеет —

Воробьи-драчуны

Перебранку затеют.

А в саду соловьи

Вскинут клювики к небу,

Чтобы песни свои

Нам с тобою поведать.

Я люблю этот миг,

Невзначай приходящий,

Словно синий родник

Заструится из чащи.

Как забьются сердца,

Отметая печали:

Жизнь не знает конца,

Хоть имеет начало.

Ты себя не томи,

Зябко кутая плечи:

Под окном воробьи

Гомонить будут вечно!

 

       ОПЯТЬ ЛЮБОВЬ

 

Опять любовь, опять тоска,

Опять бессонница явилась,

И, словно палец у курка,

Она в глазах насторожилась.

Зачем любовь, зачем тоска,

Зачем душа страданий просит?

Валяет сердце дурака:

Года мои шагнули в осень.

Но вот любовь, но вот тоска,

Но вот бессонница явилась.

И крепнет стих, поет строка...

Спасибо, жизнь, за эту милость.

 

       ПРИЧАЛ

 

Хорошо умереть одинокому,

Никому не поранив души.

Не столпятся родные под окнами,

Не заплачут зазря малыши...

Был иль не был?

                       Прошел и растаял,

Что положено, смог отстрадать.

Но на гроб, как на сердце, упали

Комья глины, укрывшие мать.

— Мама, мама! —

                       Слова, словно листья,

Опадают, увядшие вдруг.

Ни слезами, ни песней, ни свистом

Не разбудишь угаснувший слух.

Не рассердишься ты, как бывало,

На проказы своих сыновей.

Не поджаришь яичницу с салом

Для нечаянных частых гостей.

На заре не затеешь ватрушки,

Чтобы к завтраку с пылу подать...

Вспоминаю игрушки-балушки, —

Разве это я должен сказать?

...Шаль на плечи

                       и, молодо глянув, —

Только чертики в серых глазах, —

Ты на круг вызывала Ивана,

И Иван молодецки плясал.

Молодым на земле новгородской

Он упал на ромашки в бою.

И сиротство,

               и раннее вдовство —

Все досталось на долю твою,

Но сынов-подлецов не рожала,

Не последней в работе была,

Ты по-русски обиды прощала,

Никому ты не сделала зла.

...На поселке засветятся окна,

Мы зажжем на поминках свечу...

Хорошо умереть одинокому,

Но родных пережить не хочу!

Мама, мама, Суворова Ольга!

Над могилою — крест и печаль.

Тишина, как туманная Волга,

Где-то мой затаила причал.

 

       СКАЗКА

 

Возле умирающего волка,

Плакала волчица одиноко.

Синие глаза ее темнели,

Слезы под луною стеклянели.

Мы себя любить не забываем, —

Забавляем душу и стреляем.

Чья-то пуля волка уложила,

На заре метель запорошила.

Не ушла волчица и не скрылась,

А в лесу облава повторилась.

Волки это волки,

                       но порою

И они рискуют головою.

Егеря волчицу окружали, —

Синие глаза ее сияли.

Стукнул выстрел гулко и упруго,

И она упала возле друга.

Если в жизни всюду маски, маски,

Хочется поверить даже сказке.

       

       РИСУНОК

 

                       Ирине

 

Твой четкий профиль не забуду,

Как не забуду голос твой.

Весна легла на землю грудью,

Чтоб таял морок снеговой.

И ты на солнце, на припеке

Стоишь.

       А за плечом стена,

Где ливня первого подтеки,

Как прошлой жизни письмена.

То зверь

       или похож на зверя

Рисунок резко меловой,

То люди, словно бы в пещере,

О чем-то спорят меж собой.

Природа мудро воскрешает

Былых событий торжество.

Она-то знает, точно знает:

Проходит все — как все прошло.

И может, солнце не забудет,

Лучом играя в тишине,

Оставить мне, оставить людям

Твой четкий профиль на стене.

 

       ТОЧКА

 

Давно в окно стучится утро,

В рябинах выспела заря,

И самолет уходит круто

В сырое небо сентября.

Кладу перо,

               конец работы...

Но пусть не будет ей конца,

Когда размашисто, с налета

Метель споткнется у крыльца.

Но пусть не будет ей угрозы,

Когда гортанно закричат

Грачихи на седых березах,

Произведя на свет грачат.

Я не хитрю,

               я разумею,

Что не обманешь сам себя,

Недаром волосы редеют,

Их дружно годы теребят.

И часто пальцы сигарету

Кладут раздумчиво на стол

И добывают где-то, где-то

С трудом треклятый валидол.

Я не хитрю.

               Но есть такое,

Что нам по шерстке или встречь.

Люблю услышать над землею

Зари торжественную речь.

Люблю,

       хотя с невольной грустью,

Усталость разом осознать

И, потянувшись в кресле с хрустом,

Захлопнуть новую тетрадь.

Как это здорово,

                       что ночи

Меня минуют так легко!

Когда в душе теснятся строчки,

А точка где-то далеко.

 

 

       ЗОВЕТ ЗЕМЛЯ

 

               УТРО

 

Солнце краешком, несмело

Прорезается в тумане,

Словно первый зуб молочный

Новорожденного дня.

Мы незряче,

               осторожно

По шоссе плывем в машине.

И томительно на сердце:

Может, мы — одни на свете?

Но, как чудо из тумана,

Словно остров Робинзона,

Засветился вдруг пригорок

Белой радугой берез.

И на нем, как Робинзоны,

Затерявшись в океане,

Взявшись за руки, блуждают,

Он, конечно,

               и она.

Он в рубашке-безрукавке,

А на ней пиджак широкий —

Чей пиджак, не надо справок, —

И лукаво из петлицы

Улыбается цветок.

О любовь!

               И шевельнулась

В сердце зависть почему-то.

Где мои кочуют ночи?

Где мои сгорели зори?

Сколько было их,

                       не помню.

Может, не было их вовсе?

Как земля, в туман нырнули,

И уже вокруг ни зги?

Нет,

       остались, как пригорки,

Над сплошным туманом будней

В недрах памяти мгновенья

Озаренья и любви.

Не из этих ли мгновений,

Что запомнились навечно,

Жизнь слагается?!

                       Так, значит,

Чем их больше, тем полнее

Наша жизнь и наше счастье.

А дорога вновь скользнула

Вниз, в туманную лощину,

И опять  не стало видно

Убегающей земли.

Но теперь несли мы в сердце

Радость юных Робинзонов,

Что гуляли на пригорке,

Где уже вовсю сияло

И тепло и белозубо

Солнце вызревшего дня.

 

       ПРИРОДА

 

                       Ирине

 

Нам отпущены краткие годы,

Но под небом весеннего дня

Не сердись на скупую природу,

Что состарит тебя и меня.

Ты поверь,

               что она человечней,

Человечней, чем ты или я.

Посмотри, как разливная речка

Мчится мимо, угроз не тая.

Поперек не вставай —

                               опрокинет

Желтогрудой кипящей волной.

Но она отшумит, словно ливень,

И поманит к себе синевой.

Мы с тобой загорелые плечи

Окунем в эту дремную тишь.

У природы язык человечий,

Только ты его сердцем услышь.

Ты услышь,

               как на взгорках березы

Копят сок, что дарует земля.

Сок березовый сладок и розов,

Словно в нем растворилась заря.

Так давай, не сердясь, не вздыхая,

Эту влагу бессмертную пить.

Пусть куда-то года убегают,

Нам друг друга любить и любить.

 

       НЕВЕСТЫ

 

Ромашки, одетые в белое,

О чем-то грустят на заре.

Ромашки, невесты несмелые,

Вы в самой завидной поре.

Смотрите, как месяц фасонится

На ветках приречных ракит

И, словно страдая бессонницей,

Во мгле жаворонок звенит.

Пришел я неблизкой дорогою,

Чтоб вашу увидеть красу,

Но вдруг замечаю,

                       как дрогнула

Слеза, догоняя слезу.

И сердце забилось неистово,

И нет утешительных слов:

Туманны глаза золотистые

У самых любимых цветов.

Ромашки, одетые в белое,

Не видят, не слышат зари:

Прокосы широкие делая,

Ступили на луг косари.

 

       ЧУДО

 

Фиолетовой дымкой окуталась рожь —

Зацвело, закурчавилось поле.

Пропылю стороной,

                       но горячая дрожь

Пробежала по сердцу невольно.

Я представил,

               как зерна легли в борозду,

Как ворочались долго, гнездились,

И, с ворчаньем приняв темноту, духоту,

Засыпая,

       они пробудились.

Как случается это в нагретых полях?

Как зерно невзначай вспоминает,

Что зерно есть зерно,

               да, зерно, а не прах,

Вспоминает и вдруг прорастает?

Может, я на язычника малость похож.

Я чудак,

       чудаком и пребуду.

Фиолетовой дымкой окуталась рожь —

Прикасаюсь ладонями к чуду.

Что-то мудрое, вечное длится в земле.

Я пытаюсь ловить отголоски.

Лебединую шею на тихой заре

Выгибают упруго колосья.

 

       В ДЕРЕВНЕ

 

Хорошо в деревне летом!

Ты приехал —

                и живи,

Жаворонка ранний лепет

Сердцем трепетным лови.

Вспоминай картины детства,

Что с годами все милей.

Снаряжай крючки да леску

На заглотистых ершей.

На ручей спеши,

                       умойся,

Поясной поклон творя.

Ни о чем не беспокойся —

В небе чистая заря.

Хорошо в деревне летом!

Но подходит сенокос.

Ты свою, по силам, лепту

В это дело тоже внес.

Врос в луга усталый, потный,

На плече коса блестит.

Непривычная работа

В каждой жилочке звенит.

Позабыт короткий отдых —

Огород зовет помочь.

Ты из лейки цедишь воду —

Звезды высыпала ночь.

Прочь лирические вздохи —

Жатва зреет в тишине.

Но отпущенные сроки

Отгорели, как во сне.

При луне асфальта лента

В город стелется домой.

Хорошо в деревне летом,

Приезжай теперь зимой!

 

       ГОРОД

 

Ты прости меня, мой город,

Что грачиного весной

Подступает к сердцу голод —

Сердце мается тоской.

Ухожу тропинкой рыжей

В отсыревший березняк,

Где машин уже не слышно —

Слышен вспененный овраг.

Слышен вежливый, гортанный

Разговор седых грачей.

А с полей ползут туманы

В сумрак спутанных ветвей.

Я дышу настоем почек —

На душе светлым-светло.

Отпускать меня не хочет

Память детства моего.

На полях и в перелесках

Постигаю жребий свой:

Я давно не деревенский

И, увы, не городской.

 

       НОЧЬ

 

Над лугом ночь струится

Прохладою погожей.

Но где-то кобылица

Заржала вдруг тревожно.

Заржала и протопала

Стреноженно к овсам,

Как будто капли хлопали

По гулким лопухам.

Я замер,

               грея руки

Над грудкою углей, —

Давным-давно в округе

Не держат лошадей.

Они оттопотали

Под седлами в боях.

Они свое вспахали

В долинах и в горах.

И разом позабыта

Рыбалка,

               я — в былом,

И каждая ракита

Мне кажется конем.

Вот грива из тумана,

Вот жаркий фырк ноздрей.

Увы, мы слишком рано

Списали лошадей.

В костре уснуло пламя,

Луна уходит прочь.

Спасибо, ночь, за память,

Да чем теперь помочь?

 

       ЛЫЖИ

 

Лыжи, лыжи...

               помню лыжи.

Помню всей дороги гладь.

Хорошо, легко мальчишке

Ранью розовой бежать.

Обгоняю седоков

В дедовских дубленках,

Но скользит среди снегов

Впереди девчонка.

До коленок пальтецо,

Шарф, как парус алый.

Загляну-ка ей в лицо,

Пролетая шало.

О, мальчишеская спесь,

Где твои истоки?

Я в одном порыве весь

К цели недалекой.

Словно бритва, сужен взгляд,

Шапка на затылке...

Снегири вокруг свистят,

Мельтешат осинки!

Но девчонки той

                       лицо

Та же даль скрывала.

Видел я лишь пальтецо,

Шарф, как парус алый.

Лыжи, лыжи,

               что там лыжи!

Столько лет, смиряя грусть,

В поездах и на машинах

Я за счастьем тороплюсь.

Заглянуть ему в лицо

Каждому пристало,

Но мелькает пальтецо,

Шарф, как парус алый.

На исходе все пути,

Утомила гонка.

Ну а счастье — впереди,

Словно та девчонка.

 

       СНЕГОПАД

 

Молодой весенний воздух,

Словно ток прозрачных рек, —

Нарядил округу звездный

Ослепительнейший снег.

Этот снег, когда-то сизый,

Гарью пах пороховой,

Он вставал в полях России

Перед прущею броней.

Не забыты злые годы,

Глажу боль по голове.

Лебединая погода

Под Москвою и в Москве...

Белых роз не покупаю –

И без них белым-бело,

Словно это где-то в мае

Все садами зацвело.

Что задумались, сугробы,

Озаряя неба синь?

Где же сани,

               где же дровни?

Ой ты, белая теплынь!

Разметать бы мне порошу

Тройкой шало-озорной

С краснощекой, расхорошей

Да под правою рукой.

И хоть солнце скупо блещет

Звонкой мелочью лучей,

Снег — он зноен, как черешни

В пору спелости своей.

Но весна еще в начале,

Кровь поет, сияет взгляд...

До чего же беспечален

Всероссийский снегопад!

 

       ЗИМА

 

Я не люблю тебя,

                       зима:

Когда метель тоскует сольно,

Моя квартира, как тюрьма,

Где пребываю добровольно.

А может статься,

                       что усталость

Во мне с годами залегла?

Хандра поземкой заметалась

В уюте книжек и тепла?

Я слышу ветер и мороз,

Они хвалу зиме трубят.

И подступает к горлу злость

На самого себя.

Любил я —

               шапку на затылок —

И без лыжни по целине,

Лишь только зубы зябко ныли

В румяной зыбкой тишине.

Любил нырнуть я в пекло вьюги,

В хмельное буйство голосов,

Когда березы грели руки

Над белым пламенем снегов.

Хотелось жить, хотелось петь.

Неужто все уже пропето

И мне себя не одолеть,

Чтоб стать воистину поэтом?

 

       РУЧЕЙ

 

Я часто в сумраке ночей,

Когда не ладится работа,

Припоминаю тот ручей,

Что мчался шумно из болота.

Он снег вобрал и бунтовал

В овражке,

               ветлы омывая.

Я перед ним один стоял,

Друзей глазами провожая.

Друзья шагали не спеша,

Перемахнув ручей с разбега,

Забыв совсем про малыша:

Мол, перейдет ручей по слегам.

Лежали жерди в ста шагах.

Коль трусишь —

                       вот тебе подмога.

Я трусил, трусил,

                       зябкий страх

Колючей лапой сердце трогал.

Я носом шмыгал,

                       кепкой тер

То лоб, то стриженый затылок...

Но накрепко вросли в бугор

Подошвы стареньких ботинок.

Казалось мне, что надо мной

Смеются в небе жаворонки,

Смеются стайкой озорной

Сороки бойкие в сторонке.

Чирок — и тот, зеленый глаз

Скосив, смеется, сизогрудый.

А завтра

       захохочет класс.

Но больше

               этого не будет!

Швырнув потрепанный портфель

В кусты олешника с откоса,

Я прыгнул в мутную купель,

На берег вышел — выше ростом. 119

 

       ГРАЧИ НА ЮГЕ

 

Кусты зеленые густые

Цветут над морем, как весной.

А над землей моей России

Мороз сверкает молодой.

В мохнатом инее березы

Стоят у скованных дорог.

Озябший снег в пустые гнезда

Уже, не мешкая, залег.

Грачи куда-то улетели.

Я так люблю,

               когда грачи

Кричат восторженно в апреле,

Встречая первые лучи.

Люблю, когда на крылья ставят

Они грачат.

               Какой галдеж

Грачихи затевают в стаях,

Подбадривая молодежь.

Теперь, наверно, тихо, грустно

Среди берез и на полях.

В чужом краю, как всякий русский,

Тоскую о родных краях.

Южанин праздный санаторный,

Я вздрогнул:

               в россыпи камней

Я вдруг узнал печальных, черных,

Как бы обугленных грачей.

«Привет вам, птицы!» —

Кепкой белой Машу, волнуюсь —

Вот сюрприз!

Но сколько птиц не долетело

Сюда, где веет теплый бриз.

Чудачки чайки приглашают

Поплавать в пене кружевной.

Грачи раздумчиво кивают,

Прибой минуя стороной.

Они, как старые матросы,

Бредут устало по земле,

И брызги моря, словно слезы,

Блестят на глянцевом крыле.

 

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ БАЛЛАДА

 

Шумит базар размашисто и весело,

Торгуют здесь хохлушки полногрудые

Живыми розами —

                       для новобрачных

И вениками —

                       для холостяков,

Живою рыбою —

для жен рачительных,

Хамсой соленою — для их мужей.

Грузин усатый угощает щедро

Вином прозрачным, молодым и кислым,

И хоть торгаш недешево берет,

Зато гортанно, с чувством причитает: —

Скорей попробуй каплю, дорогой,

И сильным будешь, и красивым будешь!

И я прельщаюсь этим обещаньем.

Я пью вино, холодное и кислое,

Такое кислое, как поцелуй вдовы.

Я заедаю знойною черешней,

Такою знойной, как любовь цыганки.

Мне хорошо,

               я всем желаю счастья,

Я на базаре шумном вроде свой.

Но вдруг сникаю:

                       что за чертовщина?!

Широкий стол, отмытый добела,

Над ним щекастая, ушастая торговка

С такими злыми, опустевшими глазами,

Что, если б ей рубаху кумачовую,

Она была бы точным двойником

Известного Скуратова Малюты.

А на столе с печально-мутным взглядом

Шпагатом перевязанные куры.

И столько обреченности в их виде,

В покорности судьбе неумолимой,

Что только положите их на плаху —

Они уже заранее мертвы.

А рядом в клетке кролики трусливо

При каждом слове жмутся в уголок.

И по ушам их длинным мелко-мелко

Гуляет дрожь.

               И только белошеий

Парчовый селезень спиной лежит к базару,

И жизнь, и смерть, наверно, презирая.

Я, как чужак, стою среди веселья,

Среди забот и вечной суеты,

Стою один в томительном раздумье.

А краски гаснут, и уходит хмель.

Я не прельщаюсь больше ни цветами,

Ни сладкою черешней, ни вином,

Ни взглядами хохлушек полногрудых...

Да ну вас к шуту,

                       я — не покупатель!

 

       ЯБЛОНЯ

 

Я не придумал этот образ,

Он душу мне заворожил.

В какую даль, в какую область

Старушка яблоня спешит?

Вокруг распаханное поле,

Вокруг весенний перезвон...

Какую завтрашнюю долю

Ей уготовил горизонт?

Она одна.

Случилось что-то

С ее семьей.

               Она одна.

Непозабытые заботы

Несет покорная спина.

Во мне растерянно, невнятно

Восходит боль былого дня.

Уходит яблоня куда-то,

Не оглянувшись на меня.

Она сутулится под ветром,

Кивает белой головой.

Давно надломленная ветка

Дорожной кажется клюкой.

 

ОТЦВЕЛА КАРТОШКА

 

Отцвела картошка

                       и желтеет.

Желтые подсолнухи стоят.

Им цвести:

               они цвести умеют,

Устремив на солнце смуглый взгляд.

Южный край!

               Желтеющие нивы,

В желтом зное желтая трава...

Только ты, серебряная ива,

Словно поседевшая вдова.

Я тебе товарищ не случайный,

Нас сюда случайно занесло.

Над лиманом чайки прокричали,

Как над Волгой, грустно и светло.

Там у нас еще цветет картошка,

Там у нас косилок разговор,

Там глаза зеленые озер

Загрустили обо мне немножко.

Там гармошки песням удивились,

Что сложились в сердце у меня.

...Где родились,

                       там и пригодились,

Говорится исстари не зря.

 

       О ЧЕМ ПОЕШЬ?

 

О чём поешь, лесной ручей?

Но мне ручей не отвечает.

Он струны солнечных лучей,

Как чародей, перебирает.

Звенит мотив который год,

Который век, не умолкая.

Склонился знойный небосвод,

Негромкой музыке внимая.

Склонилась гордая сосна,

Смолу роняя, словно звезды.

Здесь входит в сердце тишина,

Чуть-чуть покачивая воздух.

И я стою, прильнув щекой

К березе теплой белоствольной.

Звени, ручей, звени и пой

О грусти, радости и боли.

Твою не ведаю судьбу —

Какие прошумят погоды.

С природой мы вели борьбу,

А нам — учиться у природы.

 

       БЕРЕЗЫ

 

Березы

       не красавицы,

Они красно молчат.

К лицу им запечалиться,

К лицу им помолчать.

Но в полушалках инея

В серебряные дни,

Как женщины любимые,

Улыбчивы они.

И, запрокинув голову,

Роняя шапку в снег,

На них взирает молодо

Прохожий человек.

Ах, чудо белоствольное,

Причуды без конца:

Накатистые розвальни,

Да голос бубенца,

Да синий взгляд Есенина,

Исхлестанный до слез,

Да что еще пригрезится

В сиянии берез!

...Угадывай,

               разгадывай

Наплывы волшебства.

А здесь закаты падали,

Как сбритая трава.

А здесь метались грозы,

Прошитые свинцом...

Российские березы

Знавали смерть в лицо.

Но пули, что входили

Под сердце им, звеня,

Отменно точно были

Нацелены в меня.

...И я,

       сугубо штатский,

У памятных дорог

Березам по-солдатски

Беру под козырек.

 

       РУЗА

 

Она не Кама, не Ока,

Не Волга в сотни верст,

Но белым стадом облака

Заходят в каждый плес.

Сюда приходит тишина

С березовой опушки,

И поднимаются со дна

Кувшинки, как веснушки.

На ней плотину возвели,

Чтоб напоить столицу.

Вот только рыбу извели:

Прости-прощай ушица!

Я здесь родился и ушел

На дальний зов ветров.

Теперь я знаю много сел

И много городов.

Но часто слышу невзначай

Певучий плеск воды:

«Не забывай, не забывай

Своих истоков ты».

Наверно, это сквозь года

Во мне струится Руза,

Где тянут, тянут невода

Родные предки — русы.

 

       ЗОВЕТ ЗЕМЛЯ

 

Снега присели, как в испуге,

И обнажились зеленя,

Березки, согнутые в дуги,

Дрожат под бурею, звеня.

И ветры дальние,

                       как птицы,

Что возвращаются домой,

Не прочь сегодня приютиться

У этой рощи молодой.

Весна, весна бежит по жилам

Родной земли

               и у меня!

А мать о чем-то затужила,

Печально голову клоня.

Она до ночи под окошком

Глазами ловит свет звезды.

Еще чуть-чуть,

               еще немножко —

И время первой борозды.

Да-да, да-да, под переклички

Гудков фабричных и машин

Она тоскует о привычном,

Что не забылось до седин.

Ей поле пахотное было

Как будто

               мачеха и мать.

Оно могло давать ей силы,

Могло те силы отнимать.

Но теплоту земли,

                       как ласку

Любимых рук,

               забыть нельзя.

И в городской квартире часто

Тоскует мать:

               зовет земля!

 

       ВАСИЛЬКИ

 

— Останови, шофер, машину... —

Не крик, не просьба, не слеза.

Испуганный наполовину,

Шофер нажал на тормоза.

В дороге всякое бывает.

Попутчица, ах, чтоб ее...

Догадку злую подтверждая,

Стрельнула дверца, как ружье.

И побежала городская

В румянец утренней зари,

Но обернулась вдруг, сияя,

И позвала:

— Смотри, смотри! —

Пылало небо голубое,

Суля уже привычный зной,

И поле, поле над рекою

Пылало все голубизной.

Здесь было чем залюбоваться

Без размышлений и без слов.

Не часто может повстречаться

Такое море васильков.

Оно качалось и качало,

Как на волне, тяжелых пчел.

Девчонка весело кричала

И уплывала, словно челн.

Восторг взахлеб, восторг невольный

Не всяк разделит, но поймет.

Шофер курил и видел поле,

Где добывают пчелы мед.

Тот мед июльский васильковый,

Тот редкий к чаю — пей, потей!—

В вечерних сумерках лиловых

Среди нечаянных гостей.

Шофер тот равнодушным не был,—

Но что здесь пахарь соберет?!

Ведь мед хорош, когда он с хлебом,

Без хлеба горек даже мед!

 

       СОЛОВЬИ

 

Опять не слышал соловьев,

Опять не слышал!..

Я стал давно белоголов,

Из моды вышел.

Об этом скучно говорить

И стыдно охать.

Умел служить,

               стихи сложить

Умел неплохо.

И в школьный день,

                       собрав ребят,

Я на уроке

Читал без выбора подряд

Лихие строки.

Молчал инспектор гороно,

Молчал смущенно, —

Постичь не каждому дано

Любви законы.

Методик столько —

                       сколько нас,

Влюбленных в дело.

Устал Пегас и

на Парнас

Бредет несмело.

Уже вокруг разлив цветов

И зреют вишни...

А я не слышал соловьев,

Опять не слышал.

Печаль моя, друзья мои,

Смешная вроде.

Но в жизни только соловьи

Извечно в моде.

 

       ПАЛЬМЫ

 

Мне смешно, когда поэт

Заявляет прямо:

— Не растут в Сибири, нет,

Никакие пальмы. —

А в Сибири пальмы есть!

Пальмы — дети юга,

Переносят славно здесь

Злой мороз и вьюгу.

Листья веером, а в них

Крупные кокосы,

А на ветках молодых

Синие стрекозы.

На меня глаза в упор,

Как иголки в пачке:

— Кедры — да!

       А пальмы, вздор,

Ничего иначе.

Сад какой там никакой, —

Яблоки-кислушки.

Вызревал арбуз порой

Где-то возле Шуши.

Вот и все.

Но ручейком

Радость с перезвоном:

— Может, пальмы под стеклом?

— Нет, они не под стеклом, —

На стекле оконном!

 

       САДЫ

 

               А. А. Баюшкину

 

Отцвели, отзеленели

Краснощекие сады.

Я люблю сады в апреле,

Их метельные цветы...

Как они светло вздыхают,

Как молчат и как поют!

Это значит,

               что мечтают,

Это значит —

               счастья ждут.

...Счастье, счастье — вот загвоздка:

Как его приворожить?

Может статься, очень просто,

Только можно не дожить.

...А сады в грозовом гуле

Тяжелеют до корней.

Я люблю сады в июле,

В пору солнца и дождей.

Как они рождают свежесть!

Эту свежесть не забыть.

Как оНи живут надеждой!

Без надежды не прожить.

Толью мне всего дороже

Каждой сад осенним днем:

Как-то ярко и тревожно,

Как-то все на месте в нем.

Это яблоки, а это

Сливы спелые висят...

Не зазря плыла планета

Сквозь снега, дожди и град.

Сад сияет,

       сад гордится:

Мол, 'трудились, как могли.

И уже ложатся листья

В золотой запас Земли!

 

       ЗЕМЛЯ

 

Приснись однажды мне земля

Как чистый лист бумаги,

Нарисовал бы я поля

И никогда — овраги.

Нарисовал бы я на ней

Леса, где нет туристов,

Где распевает соловей

И никогда — транзистор.

Не пожалел бы я морям

Густой рассветной сини,

Чтоб зори плыли по волнам

И никогда — эсминцы.

Сломав улыбчивую бровь,

Махнув на все рукою,

Я воскресил бы вновь любовь

С разлукой и тоскою.

Пусть сердце знает непокой,

Иначе жизнь какая...

Я не хочу, чтоб шар земной

Вдруг обернулся раем.

 

       ЗОЛОТАЯ ЖИЛА

 

Мне часто снится детство в конопушках

И рыжая телушка у крыльца —

Губастая мычащая телушка,

Пропахшая настоем чебреца.

Наверно, я такой уж некрылатый:

Меня влечет,

               с годами все сильней,

К тропинкам,

               что не значатся на картах,

К истокам жизни на земле моей.

Кукует там пророчица-кукушка,

Колдует шмель на сладких клеверах,

Густеет солнце на лесных опушках

У земляники в розовых сосках.

Далекое и близкое — соперники.

Мулаток лица — южная краса.

А я люблю у женщин наших северных

Российские рассветные глаза.

Они мое святое озарение.

Земля отцов —

                       она не чернобыл,

А золотая жила вдохновения,

Которую я в детстве застолбил.

 

       ШОША

 

Шуршит тростник над Шошей:

«Хороший я, хороший!»

Хороший ты, хороший —

Ведь ты растешь над Шошей.

А в Шоше —

               Поищи —

Найдутся и лещи,

Язи найдутся в Шоше,

Лишь удочку возьму,

Лишь удочку заброшу

В таинственную тьму.

Глаза в глаза из глуби

Удача восплывет.

Но мы удачу губим

Уже который год.

То что-то вдруг осушим,

И замолчат ручьи,

Как будто вынем душу

Из матушки-земли.

То умно нахимичим,

Чтоб рожь расколосить,

Но ливням безразлично,

Куда отраву смыть.

О реки, наши реки,

Былая синева,

Как трудно им поверить

В защитные слова!

Шуршит тростник над Шошей

О том,

       что он хороший.

А я, безбожник истый,

Готов перекреститься,

Готов воскликнуть с дрожью:

«Помилуй Шошу, боже!»

 

       КОСТРЫ ОСЕНИ

 

Проплыли птицы чередою.

Стеклянно воздух зазвенел.

Осинник разом за рекою

Зажегся весь, запламенел.

Стою смущенный, удивленный:

В душе тревога той поры,

Когда гранаты и патроны

В домах взрывались от жары.

Не перестали сниться дали,

Где дым, где слезы, где война…

А рядом клены раскаляли

Свою листву —

                       листва красна.

Красны рябины, словно груды

Под ветром рдеющих углей.

Наверно, я не позабуду

Испепеленных грозных дней.

Они во мне остались болью,

Могилой павшего отца.

Прости, природа, что невольно

Держу ладони у лица.

Не страх — печаль неодолима.

Как просто нынче силе злой

Устроить людям Хиросиму

Величиною с шар земной.

Но солнце яростное брызнет,

Сберечь бы нам его дары.

Во имя жизни, новой жизни

Восходит осень на костры.

 

       * * *

 

Такого не бывало, не случалось.

Густеет кровь, как прошлогодний мед.

Она по жилам,  словно бы усталость,

Тяжелая и вязкая, течет.

Пугаться не пугаюсь,

                               но, признаться,

Меня теперь смущают старики:

Я не хочу клюкой вооружаться

И не смогу, наверно, без клюки.

Еще бодрюсь, еще стихи читаю

Про некую любовь и красоту,

Еще в глазах у женщин воскрешаю

Заветную поблекшую мечту.

Нажать на тормоза совсем не просто:

Инерция придумана не мной,

Хотя уже по краешку откоса

Врезаю след слабеющей строкой.

Души своей последнюю теплинку

Другим отдать отчаянно стремлюсь

И слышу, как позванивают льдинки

Под самым сердцем, навевая грусть.

Когда же это резво отшагалось

На дальний и манящий огонек?

Не верил я, что вероломна старость,

А вот пришла —

                       и силы как в песок.

 

       ГОЛОСА ЛЕСА

 

       ОХОТНИК

 

Я — охотник,

               только я

Не ношу с собой ружья.

Для грибов со мной корзина,

С бутербродами ягдташ,

Старый ножик перочинный,

Два блокнота, карандаш.

А еще всегда со мной

Доброта к земле родной.

Лес шушукается, дышит,

Слышу я, как он растет,

Как на листьях солнце пишет

Дней цветной круговорот.

Было зелено —

                       и вдруг

Зажелтело все вокруг.

Я охотник осторожный —

Где шагну, где подожду:

Пусть бежит к ежатам ежик,

Пусть поется всласть дрозду...

На пенек кладу блокнот,

И строка к строке идет.

Все на свете необычно:

Птицы, звери, даже мхи —

Это всё моя добыча,

Это всё мои стихи.

 

       СОСНА

 

Я — сосна,

               я, как струна,

Звонкая, прямая.

Я, наверно, всем видна,

Вечно золотая.

Ну а мне видна земля

В синих лентах речек,

Где купается заря,

Освежая плечи.

А за кромкою земли

Море в пене белой.

Я бывала в той дали

Мачтой корабельной.

Но хотелось мне домой,

Чтобы жить с друзьями.

Хорошо к земле родной

Прирастать корнями.

 

       БЕРЕЗА

 

Я — береза,

               только слезы

Не ищи в моих глазах.

Я баюкаю морозы

На серебряных ветвях.

Не пугаюсь грозной тучи,

Принимаю дождь и зной...

ря зовут меня плакучей:

Не бываю я такой.

Я старею,

               это верно,

Ветви я клоню к земле,

Но в апрель упрямо верю

Даже в мокром сентябре.

И когда роняют трубно

Журавли печаль разлук,

Я улыбкой белозубой

Освещаю все вокруг!

 

       ОСИНА

 

Я — осина —

               не лесина,

На дрова я не гожусь.

Исхожу я дымом синим

И чего-то все боюсь.

Я сама себя пугаю,

Трепещу и трепещу,

Словно бури ожидаю,

Словно скоро быть дождю.

По траве сороки скачут,

Где-то дятел в бубен бьет.

Только я вот-вот заплачу,

Удивив лесной народ.

Я — трусиха.

               Но однажды

Днем осенним на ветру

Вспыхну гордо и отважно,

Словно я сестра костру.

 

       ЕЛЬ

 

Я — ель,

       всегда серьезная,

Я хмурая порой,

Когда сверкают грозы

Над самой головой.

Раскинув плащ зеленый,

Зову к себе друзей,

Чтоб от дождя и молний

Укрыть их поскорей.

Роняя шишки, белки

В дупло к себе спешат.

Клесты на крепкой ветке

Под ветками сидят.

И грибники курносые

Бегут ко мне гурьбой.

Я — ель,

       всегда серьезная,

Я словно страж лесной.

 

       РОДНИК

 

Я — родник,

               лесной родник,

Звонкий, синеглазый.

Я таиться не привык

Под зеленым вязом.

Выбегаю на простор,

В камушки играю,

Будоражу песней бор,

Солнце отражаю.

В глубине, на самом дне,

Я всегда студеный.

Наклоняется ко мне

Путник утомленный.

Приползает муравей,

Прилетает птица —

Хватит всем воды моей

В жаркий день напиться.

 

       СМОРЧОК

 

Я — сморчок,

               старичок.

Старичок я с виду.

Я веселый сморчок,

Не боюсь обиды.

Чуть оттает земля,

Речка заструится —

На лесной поляне я

Улыбаюсь птицам.

А морщины у меня —

Это от мороза.

По ночам по старым пням

Он гуляет грозно.

Жду, дрожу, пока заря

Не согреет росы.

Понимаете, друзья,

Первым быть не просто!

 

       СЫРОЕЖКИ

 

Я — сыроежка.

               Ты постой,

Ты не спеши, помешкай!

Какой платочек голубой

На мне, на сыроежке.

А на сестренке на моей

Платочек синий-синий.

Ты погляди сюда скорей,

Где ельник и осинник.

Мы здесь живем большой семьей

Под небом ясным-ясным.

На той платочек золотой,

На той платочек красный.

Я не хвалюсь родней своей,

Но я хочу признаться,

Что сыроежки для друзей

Так любят наряжаться!

 

       БОРОВИК

 

Я — боровик,

               я белый гриб,

Отменно загорелый.

Вокруг деревья — скрип да скрип -

Мне это надоело.

Приподнимаюсь гордо я

Над прочими грибами.

Какие там вдали края

За пнями и ручьями?

Быть может, там куда светлей,

Куда теплей и суше...

В зеленый мягкий мох скорей

Перебираться нужно.

Я — боровик,

               я царь грибов,

И пусть я без короны,

Но люди мне без лишних слов

Кладут всегда поклоны.

 

       МУХОМОР

 

Я — мухомор,

               на белый свет

Явился я не зря.

Мой красный в крапинку берет

Окрасила заря.

Среди кустов, среди цветов,

Ночной росой умытый,

Я жду к себе больных птенцов,

Больных зверей копытных.

Тебе узнать не довелось,

Что я отменный врач:

Бредет ко мне усталый лось,

Спешит сорока вскачь...

Беду от них я отведу,

А значит, не напрасно

Стою всегда я на виду

В своем берете красном.

 

       МАТЬ-И-МАЧЕХА

 

Я — мать-и-мачеха.

                       Чудно

Звучит, наверно, это:

Мне два названия дано,

Во мне зима и лето.

Коснитесь листьев —

                               холодны,

Овеяны туманом,

А вот с обратной стороны

Они теплы, как мама.

Природа знает, что вершит:

В любом из вас найдется

И жар души,

               и лед души—

Им суждено бороться.

Какая сила победит,

Друзья, от вас зависит.

А мой цветок весной горит

Веселой желтой искрой!

 

       ЗЕМЛЯНИКА

 

Я — земляника,

               под листом

В росе июльской зрею,

Умею вспыхнуть огоньком

И спрятаться умею.

Ты слышишь, как шмели гудят,

Как рой осиный вьется:

Во мне густеет аромат,

Во мне густеет солнце.

Кругла, красна — себе самой

Я нравлюсь в эту пору.

Дрозды ко мне летят гурьбой,

Ужи ползут, как воры...

Но ты ищи меня в траве

На тихих старых сечах.

Поклонной только голове

Я обещаю встречу.

 

       МАЛИНА

 

Я — малина,

               на рубины

Я похожа неспроста:

Ярко-красная малина —

Украшение куста.

Ты увидишь на зеленом

Серьги алые рядком.

Дрогнет сердце восхищенно,

Забывая обо всем.

Не беда, что жарко, душно.

Воздух сладок, словно мед.

И малиновка радушно

Где-то рядышком поет.

Только будь неторопливым,

Осторожным будь в кустах.

Ведь вокруг меня крапива

Встала, будто на часах.

 

       КУКУШКА

 

Я — кукушка,

               на макушке

Старой ели я сижу.

Ты не верь, что я, кукушка,

Всем на свете ворожу.

Никому я не гадаю,

Пальцы зря не загибай.

Это я зарю встречаю,

Ты со мной ее встречай.

Вот качнулся синий воздух

У речных песчаных круч,

Вот рассыпчатые росы

Зарумянил первый луч.

От восторженного вскрика

Удержаться не могу:

Поспевает земляника,

В лес пора, ку-ку, ку-ку!

 

       СОРОКА

 

Я — сорока.

               Зорким оком

Я оглядываю лес.

Я мелькаю белым боком,

Облетая все окрест.

Говорят, что я задира, —

Хвост задиристо держу.

Говорят, что я проныра, —

Все кормушки нахожу.

Говорят, что я трещотка...

Но когда беда у нас,

Кто отчаянный короткий

Подает сигнал тотчас?

Это я лечу, кричу,

Пусть меня ругают.

Я добра друзьям хочу —

Лес сороку знает.

 

       ЗАЯЦ

 

Я — заяц.

       Здравствуйте, друзья!

Известен я давно.

Звучит фамилия моя

И в сказках, и в кино.

Но я здесь вовсе ни при чем,

Я славы не хочу.

Я — не хвастун, живу молчком,

Скачу себе, скачу.

Морковку — хруп,

                       капусту — хруп.

Ушами потрясу.

На зайца часто точат зуб

Лиса и волк в лесу.

Но ты поймай меня поди,

Недаром я косой,

Я вижу все, что впереди,

И все, что за спиной.

 

       ВОЛК

 

Я — волк

               по кличке «серый»

Былых лесов гроза.

Промчалась, прошумела

Удачи полоса.

Под топором упали

Деревья, что в обхват.

А «серых» отстреляли,

Чтоб уберечь телят.

Теперь мне одиноко

В заснеженных кустах,

И даже лай далекий

Вселяет в сердце страх.

Оскалив зубы грозно,

Прыжком ныряю в лог.

Живется мне не просто,

И все-таки

               я — волк.

 

       МУРАВЕЙ

 

Я — муравей.

               В семье моей,

В семье большой-большой,

Я знаю:

       каждый муравей

Работает с душой.

Мы о заслугах не кричим,

Не требуем наград.

Мы дружно листья ворошим,

Пока лучи горят.

Проворно с дедом-усачом

Таскает ветки внук...

Где муравьиный дом шатром,

Там чистота вокруг.

Над нами лес в родном краю

Шумит себе, шумит.

Он золотому муравью

Спасибо говорит.

 

       ЭХО

 

Я — эхо,

               эхо, эхо.

Аукни — отзовусь.

Кому-то я — потеха,

Кому-то эхо — грусть.

В далеком гулком звуке

Почудится порой

Печальный смех разлуки,

Улыбка со слезой.

Но вам — веселым, юным

Почти всегда, всегда

Деревья, словно струны,

Поют ответно: да-а-а!

Такое так чудесно

Услышать наяву.

И катится по лесу:

Ay! Ay! Ay!

 

 

 

       ЛЕС

 

Я — лес,

       бываю разным.

Меня который век,

Как будто бы на праздник,

Принаряжает снег.

Стою я белый-белый

До самых до вершин.

Шагайте, люди, смело

На красный цвет рябин.

На лыжах побродите

В сиянье серебра,

Но только не берите

С собою топора.

Живой я, беспокойный,

Качая головой,

Стою я весь зеленый,

Разбуженный весной.

На зорьке приходите

Послушать соловьев,

Но только зря не рвите

Ни веток, ни цветов.

Я ваш, я друг, поверьте!

И в час осенний свой

Со мной играет ветер,

А я весь золотой!

 

       * * *

 

Может, спросит мой читатель,

По наивности своей:

— Это все?

               А где же дятел,

Где волшебник соловей?

Белки нет и нет куницы,

Нет стихов и о лисе... —

Что ж, я должен повиниться:

Не расскажешь обо всех.

Лес богат и бесконечен,

Вечен лес земли родной,

Только я, друзья, не вечен,

И закончил «запятой».

«Запятой» закончил песни,

Чтобы вам работу дать.

Хорошо, ребята, вместе

Думать, слушать и писать.

 

       ПОЭТ

 

       ПОЭМА

 

       Евгению Евтушенко

 

«Я сибирской породы» —

Зря не скажется так.

Он легко и свободно

Грудит строчки в кулак.

Позавидовать можно

Простоте не простой,

Ни на что не похожей,

Но ничуть не чужой.

Все раздольно по-русски

В недрах каждой строки:

От веселья до грусти,

От любви до тоски.

Он во славу планеты

Боль и радость трубит.

А Сибирь для поэта —

Это символ борьбы.

Люди там от природы

Словно звонкий куржак.

Помню я,

               в непогоду

К нам вошел сибиряк.

Не вошел,

               а ввалился,

Пулей вражеской меченный,

И отчаянно злился

На медлительность медиков.

У него в перелеске

К бою ладится танк,

И опаздывать, дескать,

Он не может никак.

И хоть губы белели,

Пот на лбу выступал,

Он мгновенно в метели,

Как явился,

               пропал.

...И осталась навечно

У меня, пацана,

Глаз его бесконечность,

Где дымилась война.

Да, такой не отступит,

Не уступит в бою.

Никогда не разлюбит

Он Россию свою.

Он сибирской породы,

Но закваска не в ней:

У любого народа

Вдоволь сильных людей.

Если грянуло лихо,

Их на помощь покличь.

Мне запомнился тихий

Седобровый москвич.

Ополченец неловкий,

Роговые очки,

Шел в атаку с винтовкой

Возле Рузы-реки.

Астроном или зодчий;

Воевал он недолго:

Пулеметная строчка

Обрубила дорогу.

Шаг последний,

                       но это

Шаг навстречу врагу.

Алым яростным цветом

Кровь зажглась на снегу.

И уже на носилках,

Понимая беду,

Он хрипел,

               обессилев:

«До Берлина дойду!»

 

       * * *

 

До Берлина дорога,

Ты под сердцем болишь:

То обугленной Волгой

Все горишь и горишь,

То белеешь костями

Белорусских берез,

То глядишься очами,

Что ослепли от слез.

...Есть ли мера расплаты

За утраты мои?

Спят в могилах солдаты,

Не окончив бои.

Для меня обелиски

Не случайный погост.

Это кровных и близких

Души,

       вставшие в рост.

Души в бой уходивших

От детей, от жены,

Благодарно привыкших

К голосам тишины.

Уходивших из Рузы,

Из поселка Зима,

Деловито, по-русски

Покидавших дома.

Может, скромные личности —

Кузнецы да косцы,

Прозаично обычные,

Просто наши отцы.

Но гвардейского почерка

Не забудет земля,

Имя каждое с отчеством

Зазвучало не зря.

И москвич-ополченец,

И танкист-сибиряк

Стали славою вечной

Самых грозных атак.

 

       * * *

 

Поутихли тревоги

Страдных выжженных дней,

Распрямились дороги

На планете моей.

Тишина колосится

Над зеленой землей,

Голосистые птицы

Славят сытный покой.

Осыпают планету

Звезд ночных леденцы...

Бог на помощь, поэты!

Бог на помощь, певцы!

И слова замелькали.

Столько радужных слов!

В позолоте сусальной

Столько блещет стихов!

Хоть читай от начала,

Хоть читай от конца —

В них не сыщешь печати

Ни души,

               ни лица!

Плачь, заветная лира,

Что поделаешь тут:

Их кладут на клавиры.

Им награды дают.

Все сработано просто,

Благо терпит Парнас,

То под грозное РОСТа,

То под грозное ТАСС...

Но за громкою фразой

Только фраза стоит,

Хоть под знаменем красным

Выступает пиит.

Размагнитились, что ли,

Ветеранов сыны?

Мне тревожно и больно

Пить настой тишины.

 

       * * *

 

Месяц лемехом в небе,

Широка целина.

О стихах,

       как о хлебе,

Нам забота нужна.

Мы в поэзию вышли

Не на день,

               не на час.

Если мысли —

               так мысли,

Чтоб, как водится, в глаз.

Если образ — так образ,

Чтоб слезам горячо,

Чтоб сердечная область

Поводила плечом.

Если песни —

               так песни,

Чтоб для всех голосов,

Чтоб умножить по чести

Славу наших отцов.

Это трудное дело —

Даже вровень шагать,

Но Россия умела

Сыновей вдохновлять.

Нам подспудно мешали,

Гнули душу в дугу,

Что-то в нас вытравляли

На бегу, на скаку...

Мир метался,

               кружился,

Хоть к виску пистолет.

И Поэт появился,

Жизни новой Поэт.

...Не вставал он с гранатой

Против прущей брони.

Не стонал в медсанбатах,

Лоб бинтом заслонив.

Не входил он в деревню,

Где лишь трубы печей,

Где могилы под вербой

И жены, и детей.

Не пахал он,

               не сеял,

Чтоб потом под метлу

И пшеницу,- и сено

Увезли поутру.

Не терзался по весям

Под надзором стрелков...

Но взорвался он песней,

Песней красной, как кровь.

Оглянитесь, поэты,

На себя

       и вокруг:

Мы слагаем ответы

На вопросы не вдруг.

Мы замедленны часто,

А замедленность —

                       ложь:

За оглядкой,

               опаской

Скрыта заячья дрожь.

Не молчите глубинно,

Если выбран маршрут.

В нас глаза опрокинув,

Люди истины ждут.

...Он распахнуто вышел

И на суд,

               и на бой.

Каждый разом услышал

Пульс поэта, как свой.

Боль отчаянно билась

В аритмиях глухих

За чужую немилость,

За чужие грехи, З

а российскую душу,

Нет которой цены,

За страдалицу Нюшку,

Что не знала весны...

Он глядел виновато

На погибших отцов.

И наотмашь, как надо,

Подлецов, подлецов...

Эхо этих пощечин

Раскатилось, звеня,

По березовым рощам,

По рекламным огням...

До сопливых фашистов

Доставали они,

До матерых расистов

И до «звездной войны»...

Он занозы вопросов

Не мастак обходить.

Быть с народом не просто,

Вне –

       уж лучше не быть.

 

       * * *

 

Я не стану двуличным,

Быть двуликим пришлось:

Взрыв отнял у мальчишки

Света спелую гроздь.

Тьма меня окружила,

Хоть спеши не спеши,

Но глаза заменило

Мне прозренье души.

И слепой я,

               и зрячий,

Я судьбу не молю.

Всею кровью горячей

Я Россию люблю.

И Поэта РОССИИ

Мне грешно не любить.

Ой вы, взгляды косые,

Вам его не скосить.

Он в тревожном крученье

Поэтических драк

И москвич-ополченец,

И танкист-сибиряк.

В нем российской закваски

Самый бражный замес.

Но печаль не напрасно

Я ношу, словно крест.

Схоронили Рубцова,

А потом Шукшина.

Перед ними церковно

Преклонилась страна.

Было бешено больно —

Боль калиной горчит.

Но доколе,

               доколе

Только мертвых нам чтить?

О мещанская косность,

Где запретам предел?

И Владимир Высоцкий

Свой куплет не допел.

Все опомнились разом, —

На могиле цветы.

Славы траурный праздник,

Торжествуешь лишь ты?!

...О живых

               и здоровых,

Словно веруя в сглаз,

Кто-то красное слово

Карандашиком —

                       р-р-раз...

Только к черту о сглазе:

Мы трехжильный народ.

Нашим «катером связи»

Он к потомкам уйдет.

Я совсем не мессия,

Но сомнения нет, —

Сколько будет Россия,

Столько будет ПОЭТ!

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

«В  горьких росах России...»

 

ГОРЬКИЙ МЕД

 

Снегири

Солдаты

Жеребенок

Я помню

Дон

Пригорок

Дожди

Вы что молчите?

Церквушки

Тракторист  

Автор

 

По мотивам русских былин

 

Вольга  и  Микула  

Илья Муромец

Святогор

Поле

«Метеор»

«Мы, наверно, не одни...»

Цвета и формы

Душа

Характер

Я не плачу  

Я   знаю   цену

Суворов  

В   картинной   галерее  

Горький мед  

Спартак

Талант  

Римлянка  

Эмигранты

Я писал  

Караимы

Машук

Честь

Поэзия  

Традиция  

Снег

ОПЯТЬ ЛЮБОВЬ

 

Песня    разлук

Зарницы

Верность

Краснеют вишни

Признание

«Пуховики, а не сугробы...»  

День рожденья

Афродита и Адонис

Весна

Уходила она

Откровенность

«Любовь, любовь, хочу покоя...»

Овидий

Письмо  

Нарушители

Тайна    

Ветер                                                                                                                                            

Рябина

«Дожди лицо стегали хлестко...»

«Когда  в   июльском   знойном   блеске...»  

Хорошо   шагать   в   июле

Ты не приходишь

Ничего мне не хочется  

Февраль

Азов

Одна

Ива

Дворец муз

Кинжал Грибоедова

Игра в рифмы

Лесная фея

Старый след

Ожерелье

Метаморфозы

Надпись   на   музейном   колокольчике

Прости

Опять больница

Боль утрат

Здравствуй  

Счастливая    любовь  

Подожди  

Опять   любовь

Причал

Сказка  

Рисунок

Точка

 

ЗОВЕТ ЗЕМЛЯ

 

Утро

Природа

Невесты

Чудо

В   деревне

Город

Ночь

Лыжи

Снегопад

Зима  

Ручей

Грачи   на   юге

Сентиментальная   баллада

Яблоня    

Отцвела   картошка

О чем поешь?

Березы

Руза

Зовет земля

Васильки

Соловьи

Пальмы

Сады

Земля

Золотая   жила  

Шоша

Костры осени

«Такого не бывало, не случалось

Голоса леса

Охотник

Сосна

Береза    

Осина  

Ель

Родник  

Сморчок

Сыроежки  

Боровик

Мать-и-мачеха

Земляника    

Малина  

Кукушка

Сорока  

Заяц

Волк

Муравей

Эхо

Лес  

«Может, спросит мой читатель…»

Поэт. Поэма