Стоимость солнца

 

 

 «Стоимость солнца» — новая книга стихов Михаила Суворова. В ней три раздела: «В горьких росах», «Любви хочу» и «Стоимость солнцам. Особую тональность книге придают стихи о России, о ее природе, о любви и верности, о сложных и глубоких человеческих чувствах.

Третий цикл — «Стоимость солнца», завершающий сборник, рассказывает о личной судьбе поэта, потерявшего зрение, о жизни и борьбе за право быть полезным людям в любых условиях.

 

       В ГОРЬКИХ РОСАХ

 

 

 

           ПЯТАЯ КНИЖКА

 

«Итак, Суворов,

                       хватит разговоров

О тайнах сердца, о шальных

                               метаньях!

Глядят березы строгие с укором

На все твои любовные свиданья»,—

Я слышу голос;

               кругом голова,

Я слышу голос новой, пятой

                                       книжки..

Она права,

                       она сто раз права:

Я засиделся в озорных мальчишках,

Я слишком долго тешился стихом,

Где рифмы голубели васильками...

А за горами громыхает гром,

И шар земной дымится под ногами.

И солнце, раненное, кровоточит,

Сползая утром грузно по стене.

Березы санитарками хлопочут

В рассветной родниковой тишине.

И я готов с любовью распроститься,

Готов сменять страницы на бинты.

Но у берез летучие ресницы

Такой земной греховной красоты!

 

       АЗИАТСКАЯ ЗАГАДКА

 

За границей часты споры:

Будто мы в боях не споры...

Сколько их, врагов, ни лезло,

Всем Россия била морды

То дубьем, а то железом.

И опять пахала мирно,

Храмы строила, рожала,

И свою литую силу

Про запас она держала.

Неторопко, с перекуром

Русь моя шагала в завтра...

Непонятная натура,

Азиатская загадка!

 

       КАРТА РОДИНЫ

 

Свои дороги от порога

Мы выбираем.

Сколько их!

Просторно вдаль струится Волга

России солнечный родник.

Над Волгой вышки нефтяные,

Как лес ступенчатых ракет.

Шагай себе по всей России

Лицом и сердцем на рассвет.

Урал лежит медведем бурым,

Похожим так на добряка,

Но как сверкала сталь клинка,

Когда гроза сверкала хмуро!

А там до моря-океана

Тайга и тундра —

                       знатный край!

Недаром фирмам иностранным

Он снится, словно горностай.

И вся Россия в цвете алом —

То цвет зари,

                       и флага цвет,

И крови цвет,

                       что мы немало

Пролили в бурях ратных лет.

И мой отец рассветом ясным

За этот цвет земли родной

Поднялся первым

                       и остался

Лежать з земле прифронтовой.

И я,

               лаская сердцем дали,

Прифронтовой избрал маршрут,

Ведь жить нам мирно не давали

И, видно, долго не дадут.

 

       ИЮЛЬСКАЯ ЗАРЯ

 

Упала с плеч моих забота.

Я — отпускник,

                       я нежусь в лени,

Заря июльская охотно

Ко мне садится на колени.

Я глажу кудри ей легко.

Она шуршит парчовым платьем...

«Шофер, до моря далеко?

Гони, шофер, за все заплатим!»

И мимо степь в тумане утра,

И виноградник над рекой,

И трубы фабрики,

                               что круто

Ушли под купол голубой.

Дома сияют белостенно

Среди зеленых тополей,

И чуть качаются антенны,

Как сноп серебряных лучей.

Бежит поселок,

                               и названье

Печатно вклеено в забор -

«Поселок Временный».

                               Как бранью,

Забор названьем бил в упор.

Дома, и фабрики громада,

И красный флаг, что в небо врос,-

Все это временно?!

                               Неправда!

И лень мою смахнула злость.

Заря торопит увлеченно,

Но я кричу:

                       «Постой, шофер!

Какой чинуша,

                       облеченный

Народной властью,

                       здесь наплел?»

Над степью солнце встало властно;

Вокруг была моя страна:

С Москвой, Уралом и Кавказом,

Где бой, и пруд, и тишина,

Где есть грехи

                       и есть ошибки,

Где есть еще и дураки,

Что к нашей радости прилипли,

Как к доброй почве сорняки.

Сорвал я надпись на заборе,

И вновь душа моя легка:

«Садись, заря, помчимся к морю!

Как ты,

               мы тоже на века!»

 

Лису Я. С, участнику военной переправы

через Керченский пролив летом. 1942 года,

посвящаю,

 

       БАЛЛАДА О ПЕСНЕ

 

Неторопливо Керченский пролив

Паромы грузовые рассекают.

Пролив красив,

                       он бархатно красив,

Огни и звезды мирно отражает.

И никому:

                       ни мне, и ни жене,

Ни этому курносому радисту,

Что крутит вальсы в знойной тишине,

Иной залив нам даже не приснится.

И только он —

                       суровый Митридат,

Что поднял факел негасимой славы,

Он помнит ад,

                       неумолимый ад

Расхлестанной военной переправы.

И помнит песню,

                       нет, не этот вальс,

Где грусти очарованной наплывы,

Где утомленность захмелевших глаз.

Он помнит песню с удалым .мотивом:

«Эх, Андрюша, тебе ли быть в печали?..»

Над морем пел охрипший патефон.

А волны плот отчаянно качали,

И взрывы дыбились со всех сторон.

И пулеметы грохотали глухо,

Как по булыжнику телеги колесо.

«Эх, Андрюша...» —

                               ловило чье-то ухо

В последний раз,

                       и замирало все.

И только плот,

                       где патефон горластый

Не умолкал,

                       как заколдован был.

Хлестал свинец, и ухали фугасы,

Но плот под песней невредимым плыл.

Не веря в смерть, да и в спасенье тоже,

Поверил кто-то в песню до конца,

И дальний берег, дальний, невозможный.

Казалось, сам приблизился к бойцам.

И потому, пролив пересекая,

Я говорю над мирною волной,

Что, если нам шагнуть случится в бой

И не найдется песни под рукой,

Я сам сложу:

                       я силу песни знаю!

 

       НА ГОРЕ МИТРИДАТ

 

Над горой Митридат

Облака шелестят.

Под горой Митридат

Пароходы кричат.

На горе Митридат

Обелиски молчат.

Мы стоим, обнажив

Наши головы русые.

Не хочу я тужить

О матросах безусых.

Тех оплакивать надо ли.

Кто Россию свою

У врага не вымаливал,

Умирая в бою?!

Просто низкий поклон,

И клянусь, как умею,

Что забыть их имен

Никогда не посмею.

Дочка, зорче читай,

Наклонись к этим буквам

И потом передай

Клятву памяти внукам,

Чтоб у славных могил

Звонко слышалось время,

Чтоб и правнук любил

И хранил эту землю.

...Ветер звучен, как скрипки,

Над горой Митридат.

Золотой бескозыркой

Проплывает закат.

А притихшее море,

Как на вахте матрос.

Стынут каплями крови

В море отблески звезд.

 

               УТРО

 

Солнце краешкам, несмело

Прорезается в тумане,

Словно первый зуб молочный

Новорожденного дня.

Мы незряче,

                       осторожно

По шоссе плывем в машине,

И томительно на сердце:

Может, мы — одни на свете?

Но как чудо из тумана,

Словно остров Робинзона,

Засветился вдруг пригорок

Белой радугой берез.

И на нем, как Робинзоны,

Затерявшись в океане,

Взявшись за руки, блуждают,

Он, конечно,

                       и она.

Он в рубашке-безрукавке,

А на ней пиджак широкий —

Чей пиджак, не надо справок,

И лукаво из петлицы

Улыбается цветок.

О любовь!

И шевельнулась

В сердце зависть почему-то.

Где мои кочуют ночи?

Где мои сгорели зори?

Сколько было их,

                       не помню.

Может, не было их вовсе?

Как земля, в туман нырнули,

И уже вокруг ни зги?

Нет,

               остались, как пригорки,

Над сплошным туманом будней

В недрах памяти мгновенья

Озаренья и любви.

Не из этих ли мгновений,

Что запомнились навечно,

Жизнь слагается?!

Так, значит,

Чем их больше, тем полнее

Наша жизнь и наше счастье.

А дорога вновь скользнула

Вниз, в туманную лощину,

И опять не стало видно

Убегающей земли.

Но теперь несли мы в сердце

Радость юных Робинзонов,

Что гуляли на пригорке,

Где уже вовсю сияло

И тепло и белозубо

Солнце вызревшего дня.

 

               ТУРИСТЫ

 

Как туристы мчатся бодро

На Дунай, и за Дунай,

И на Вислу, и на Одер...

Край чужой,

                       какой он, край?

Что за люди, что за моды

В европейских городах?

В поездах, на пароходах

Едут, едут, едут: «Ах!» —

Даже ахают красиво.

Кто по делу, кто зазря.

А в России, а в России

В травах нежится заря.

А в России росы сини,

Белозубый смех берез

По ромашковой России

Ветер весело разнес.

Ты прости меня, Европа,

Ты, наверно, хороша,

Только что-то, только что-то

В Рузу тянется душа.

В Рузу,

               к речке подмосковной,

К землякам,

                       которые

По Европе трудно, с боем,

Прошагали, гордые.

Сколько их на берегах

Вислы, Одера, Дуная

Прикорнуло на века,

А вокруг земля чужая!

Я в Европе тоже буду,

Заграницу посмотрю.

Но пека спешу попуткой

На восток —

                       встречать зарю.

 

               ВСТРЕЧА

 

Проселки-неразгадки,

Избушки лесников

Играли с нами в прятки

До третьих петухов.

Шофер устало злился,

На кочках —

                       руль из рук.

А где-то гладко лился

Бетонный тракт на юг.

И только на рассвете,

Когда встает село,

Мы у колодца встретили

Спасение свое.

Она глубинно-серые

Глазища подняла,

А в них качались вербы,

А в них заря плыла.

А в них сияли маковки

Церквушки расписной,

Как две прозрачных капельки,

Налитых синевой.

Она вокруг глядела,

Девчонка сероглазая,

И, видно, не хотела

Дорогу нам показывать.

Но мы умчались к морю,

Туристы городские...

Никто из нас не понял

Влюбленную в Россию.

 

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ БАЛЛАДА

 

Шумит базар размашисто и весело,

Торгуют здесь хохлушки полногрудые

Живыми розами —

                               для новобрачных

И вениками —

                               для холостяков,

Живою рыбою —

                               для жен рачительных,

Хамсой соленою —

                               для их мужей...

Грузин усатый угощает щедро

Вином прозрачным, молодым и кислым,

И хоть торгаш недешево берет,

Зато гортанно, с чувством причитает:

— Скорей попробуй каплю, дорогой,

И сильным будешь, и красивым будешь!

И я прельщаюсь этим обещаньем.

Я пью вино, холодное и кислое,

Такое кислое, как поцелуй вдовы.

Я заедаю знойною черешней,

Такою знойной, как любовь цыганки.

Мне хорошо,

                       я всем желаю счастья,

Я на базаре шумном вроде свой.

Но вдруг сникаю:

                       что за чертовщина?!

Широкий стол, отмытый добела,

Над ним щекастая, ушастая торговка

С такими злыми, опустевшими глазами,

Что, если б ей рубаху кумачовую,

Она была бы точным двойником

Известного Скуратова Малюты.

А на столе с печально-мутным взглядом

Шпагатом перевязанные куры.

И столько обреченности в их виде,

В покорности судьбе неумолимой,

Что только положите их на плаху —

Они уже заранее мертвы.

А рядом в клетке кролики трусливо

При каждом слове жмутся в уголок,

И по ушам их длинным мелко-мелко

Гуляет дрожь.

И только белошеий

Парчовый селезень спиной лежит к

                                                       базару,

И жизнь, и смерть, наверно, презирая.

Я, как чужак, стою среди веселья,

Среди забот и вечной суеты,

Стою один в томительном раздумье.

А краски гаснут, и уходит хмель.

Я не прельщаюсь больше ни цветами,

Ни сладкою черешней, ни вином,

Ни взглядами хохлушек полногрудых...

Да ну вас к шуту,

                               я — не покупатель!

 

У МАЛЬЧОНКИ ЗУБЫ РЕЖУТСЯ

 

У мальчонки зубы режутся,

В деснах — зной,

И мальчонка сердится,

Крутит головой.

Быстрыми ручогаками

Погремушки трогает.

Хочется мальчонке

Все на зуб попробовать.

Мир вокруг нехоженый,

Мир открытий.

А его родители

Ахают встревоженно:

— Разве можно, маленький.

Целовать игрушки?!

Разве можно, маленький,

Раздирать подушки?! —

И кудахчут около,

Ну, держись!

Словно стала коконом

Наша жизнь,

Словно от кроватки

Вдаль пути легки.

Но ведь будут схватки,

Будут синяки! Т

ак не надо, мамы,

Очень волноваться,

Пусть малыш буянит

И растет

               зубастым!

 

       ШЛИ МАЛЬЧИШКИ

 

Туча гулко шуганула

Шаловливых голубей.

Синь размашисто замкнуло.

Как засовом,

                       молнией.

Я стою, тревоги полный,

Будто в чем-то виноват.

Грозовой короной черной

Круто выгнулся закат.

Не уйти

               и не укрыться,

Не унять деревьев дрожь.

Затаились где-то птицы,

Васильки нырнули в рожь.

Но, разбрызгав барабанный

Дробный марш

                       в тиши лесной,

Сыпанула на поляну

Пионерия гурьбой.

И как будто солнце вышло,

Мрак отхлынул от души.

Белобрысые мальчишки

Подравнялись

                       и пошли,

И пошли проселком старым,

Вскинув головы, друзья.

Бьет в лицо им ветер шалый,

Дальней молнией грозя.

Капли пулями пятнают

Плотной пыли полотно.

Только шаг не замирает,

Шаг крепчает все равно.

Брови сомкнуты сурово,

Кепки — низко на глаза,

И ни слова,

                       ни полслова,

Ведь гроза

                       она — гроза!

Так, я помню,

                       в сорок первом

По полям, в седом овсе,

Деды этих пионеров

На грозу

                       в шинелях серых

Шли к Можайскому шоссе.

 

       ЯЗЫЧЕСКИЙ СОН

 

Из-под кручи

                       сизой тучи

На меня со всех сторон

Удивительно дремучий

Наплывает густо сон:

Над замшелыми лесами

Колокольцами звеня,

Звезды желтыми глазами

Сухо смотрят на меня.

То не звезды,

                       может, совы,

Может, леший-хохотун?

В бороде горит солома,

Он грохочет:

                       «Я — Перун!»

Рыщет месяц по полянам.

Звон оружия слышней.

Мстить за Игоря древлянам

Ольга скачет на коне.

Ей поклон кладут деревья,

Звери ходят стороной.

Я ловлю златое стремя,

Я молю:

               «Возьми с собой!»

Но дружина мимо, мимо

Сквозь туман в березняки.

Молчаливая княгиня

Вдаль глядит из-под руки.

«Кровь за кровь!

                       За верность верность!» -

Сердце мечется, звеня...

Вся языческая древность

Бродит в жилах у меня.

 

               ЗЕМЛЯ

 

Снега присели, как в испуге,

И обнажились зеленя,

Березки, согнутые в дуги,

Дрожат под бурею, звеня.

И ветры дальние,

                       как птицы,

Что возвращаются домой,

Не прочь сегодня приютиться

У этой рощи молодой.

Весна, весна бежит по жилам

Родной земли

                       и у меня!

А мать о чем-то затужила,

Печально голову клоня.

Она до ночи под окошком

Глазами ловит свет звезды.

Ещё чуть-чуть,

                       еще немножко,

И время первой борозды,

Да-да, да-да, под переклички

Гудков фабричных и машин

Она тоскует о привычном,

Что не забылось до седин.

Ей поле пахотное было

Как будто

                       мачеха и мать,

Оно могло давать ей силы,

Могло те силы отнимать.

Но теплоту земли,

                       как ласку

Любимых рук,

                       забыть нельзя.

И в городской квартире часто

Тоскует мать:

                       зовет земля!

 

       НОЧНЫЕ РЕЙСЫ

 

Гудят по бездорожью

Машины, горячась,

И фарами в окошки

О помощи кричат.

Но разве кто спросонок

Подумает о том,

Что очень утомленный

Водитель за рулем?

Что он, вторым дыханьем

С ресниц сметая сон,

Запчасти для комбайна

Везет в другой район,

Везет муку

и мясо

В другие города?..

Как черти, шины пляшут,

Фонтанится вода.

Мотор срывает голос,

Пугая тишину.

И брани целый ворох

Несется вслед ему.

Я сам не раз ругался,

Кляня машинный гуд,

Когда не удавался

Стихов моих маршрут.

Я  в нежности отчаянной

Хотел другим помочь,

Но на меня ворчала

Разбуженная дочь.

Потом ругали критики

Маститые меня,

Kогда стихи отлитые

Ушли и эфир, звеня.

Эх, баста, надоело!..

По в сердце новый стих.

Кому какое дело

До наших мук ночных,

До наших километров

В запале и борьбе?

Шоферы и поэты,

Мы схожи по судьбе.

Светлой памяти Виктора Суворов,

 

               СЕРДЦЕ

 

Словно и не было человека,

Словно он и не жил на земле.

Дождь моросит, надоедливый, мелкий,

Как при живом моросил о сентябре.

Гулко ударило в роще ружьишко,

Кто-то на тяге стоит.

Как при живом, удивительно пышно

Осень в осиннике звонком горит.

Я прислонился к столбу на обочине,

Слышу,

поют провода,

Надо поверить, хоть верить не хочется,

Что ничего не сломала беда.

Только вот сердце в груди моей мается,

Да и не только в моей...

Сердце —

как будто размашистый маятник:

С каждой утратой

удары больней.

 

               Я ПОМНЮ

 

Я помню глаза сестренки,

Я помню такие глаза,

В которых стояли потемки

И медленно стыла слеза.

А рядом порхали стрекозы,

На крыльях — голубизна.

А рядом в закате розовом

Ворочалась глухо война.

Она уползала неловко,

Таща за собой, как хвост,

Траншеи,

колючую проволоку,

Пожары

и длинный погост.

На нем и солдатские каски,

И с голода вымерший люд...

В глазах у сестренки неласково

Голодные тени снуют.

Не знал ее маленький ротик

Ни хлеба,

ни молока...

Я помню,

нетесаный гробик

Игрушкой поплыл на руках.

Я помню, я плакал отчаянно,

Но молча сутулилась мать.

Таким материнским молчанием,

Как пулями,

можно стрелять.

 

       В ГОРЬКИХ РОСАХ

 

В горьких росах России

Я рожден и крещен.

Зря березы босые

Сторожили мой сон.

О рябиновых зорях

Пели зря петухи.

Сколько выпил я горя

За чужие грехи!

И, озлобяеь порою

На себя

и людей,

Я с угрюмой тоскою

Провожал журавлей.

Журавлиные стаи,

Снаряженные вдаль,

Не спеша поверяли

Мне разлуки печаль.

И, как песня Боянова,

Эта древняя грусть

Открывала мне заново

Нашу трудную Русь.

И прощал я обиды

И утраты прощал.

Вновь я Родину видел

Как начало начал.

Видел я обелиски,

Кровь неписаных драм,

Если больно России,

Значит, больно и нам.

 

               ВЕТЕРАНЫ

 

Все меньше остается ветеранов,

Овеянных пожаром фронтовым...

Уносят их

залатанные раны

И седины осенний дым.

Все меньше остается ветеранов,

Все больше вас,

кто не хлебнул войны,

Гвардейски рослых, молодых, румяных,

Отпоенных настоем тишины.

И вы

в конфетном шорохе кино,

Кик римляне на гладиаторов,

Равно взволнованно и весело равно

Глядите, как сражаются солдаты,

Как падают под пулями они

На улицах, от гари черных.

Глядите вы на них из тишины,

Плечом касаясь локонов девчонок.

И я готов залюбоваться вами.

Творите жизнь и в радости хмелейте,

Но только безразличными глазами

На подвиги отцов глядеть не смейте!

Все меньше остается ветеранов...

А горизонт бикфордовым шнуром

Змеится жадно к ядерным ангарам,

Где затаился смертоносный гром.

И вам,

которым трижды дорог мир,

Добывшим тишину из урагана,

Я стих не зря тревожный посвятил:

Все меньше остается ветеранов.

 

 

               ЛЮБВИ ХОЧУ

 

«Все пройдет, как с белых яблонь дым...»

С. Есенин

 

               КТО СКАЗАЛ?

 

На весенних улицах

Яблоневый дым.

Кто сказал, что любится

Только молодым?

Кто сказал

и грустно

Поглядел вокруг?

Рядом губы,

блузка,

Сердца майский стук.

Голова седая,

А в руках цветы.

Кто-то осуждает,

Кто-то,

но не ты,

Но не ты, ах, муза,

Умница моя!

Без любви так пусто.

Без любви нельзя:

Без любви не пишется,

Соловьи не слышатся,

Не поется весело,

Не живется песенно.

Так пускай проходит

Все,

не закричу —

Кровь, как брага, бродит,

Я любви хочу!

 

       ТЫ НЕ ПРИХОДИШЬ

 

Ты не приходишь, не приходишь,

Ты не приходишь столько лет.

Но вдруг зарю платкам обронишь,

И я узрю твой росный след,

Тебя самой все нет и нет.

В душе моей смущенье стынет:

Ведь я женат, и счастлив я.

Не зря озябшая рябина

Стучится в дом ко мне, не зря.

«Он счастлив», — люди говорят.

Кого я жду, о ком тоскую?

Порой мне кажется всерьез,

Что я совсем не ту целую,

Совсем не к той душой прирос.

Кто разрешит такой вопрос?

Ты не приходишь,

годы вянут,

Склоняясь грустно на закат...

Брожу, как будто я обманут,

Как будто в чем-то виноват.

 

               НЕЖНОСТЬ

 

Я, наверно, очень нежный

И чудной бесповоротно:

Жалко мне собак безгрешных,

Если их обидел кто-то.

Я готов отдать собаке

Хлеб последний.

Ну, не лай!

Дай ушибленную лапу,

Забинтую лапу, дай!

Пес глядит по-человечьи,

Взгляд туманится теплом.

Не скули, ушиб залечим

И обидчика найдем!

Понимаешь, пес кудлатый,

Ты — собака,

а порой

Женщин вижу я заплаканных,

И тогда я сам не свой.

Я, наверно, очень нежный,,.

 

               МОРЕ

 

С разбегу в море на волну...

Плыву, покачиваюсь в ласке.

Ко мне медузы скользко льнут

Любой, как женщины, раскраски.

А женщин в море, что медуз!

Их плечи — бронзовая звонкость.

Люблю я моря горький вкус

И женской стати обнаженность!

 

 

 

               БЕСПОКОЙСТВО

 

Кто он,

не знаю,

только знаю,

Что нет ему, как мне, покоя.

У моря, словно бы играя,

Разгладил он песок рукою,

И, глядя в даль,

где небо с .морем

Сливалось в знойном поцелуе,

Он что-то долго-долго строил,

Лепя,

ровняя

и рисуя.

Потом достал травы со дна,

Искусно бросил

и поднялся.

Ревниво ахнула волна,

Прибой, робея, заплескался.

На самом краешке земли

Лежала женщина, как чудо.

На плечи локоны текли,

Из-под руки глядели груди.

Она щекой к песку прижалась

И зябко нежилась в тепле,

Как будто бы истосковалась

В морской пучине по земле.

 

               ЧЁРНЫЕ ГЛАЗА

 

Сердились черные глаза,

Загадочно сердились.

То вдруг темнели, как гроза,

То, словно полдень, золотились.

Я делал вид, что удивлен,

Что их не понимаю.

А в сердце плыл весенний звон,

Тревожно замирая.

Где был я раньше,

эх, чудак?!

Куда душа тянулась?!

Любил не тех,

любил не так,

Растрачивая юность.

О небо в дымке голубой,

О зори голубые,

О голубой в глазах покой —

Стихов моих стихия!

Я черных глаз не замечал,

Не замечал их позолоту.

Теперь о них я написал,

Но целовать их будет кто-то!

                                       

                                       Жене

 

                       КРЫМ

 

Говорят, что много лет назад

Здесь слоны бродили у прибоя.

Про такое зря не говорят,

Хоть и трудно верится в такое.

Край вулканов, джунглей и зверей,

Стал он краем благодатной страсти.

Здесь когда-то грозный хан Гирей

Кротко плакал о разбитом счастье.

Может, солнце,

может, виноград,

Что играет радостно в бочонках,

Здесь сердца суровые мягчат,

Голоса настраивают звонко.

Брызжут смехом женские глаза,

И волна необъяснимо дразнит.

Шумный день, ночная тишина —

Все пьянит, как новогодний

праздник.

Только праздник и в Крыму

не вечен.

И, луной восточной озарен,

Я брожу над морем бесконечным,

Как воскресший бесприютный слон.

Я ищу березу над обрывом,

Теплый след на стылом берегу.

Затрубить бы  громко и призывно:

«Без тебя я больше не могу!»

 

       НИЧЕГО МНЕ НЕ ХОЧЕТСЯ

 

Что сегодня со мной?

Никуда не спешу,

Не затеплясь душой,

Отчужденно гляжу

На детей, что играют в песочнице.

На грудастых бездельников-голубей.

Ничего мне не хочется:

Ни любви,

ни друзей,

...Пил вино,

угощал,

Брал отчаянно в долг

И старуху-печаль

Не пускал на порог.

Что сегодня со мной?

Что с квартирой случилось?

Все здесь дышит тобой

И пожарищем стылым.

Ты ушла утром раню

И пропала вдали,

Как орда Тамерлана,

Ты прошлась по любви.

 

       ПОЮТ ДЕВЧАТА

 

Идут, поют девчата,

Девчоночки-соплюшки:

«Ах, чем я виновата,

Скажите мне, подружки?..»

А им, подружкам,

может,

Всего-то по тринадцать,

Им спать давно положено,

А не в степи шататься.

И кто-то возмущенно

Им прокричит об этом.

Но детская влюбленность,

Как ранние рассветы:

Они еще туманны,

Но их не погасить.

Молчат в степи курганы,

Легко в степи грустить.

Легко дышать прохладой

И вдаль шагать, шагать,

Поэтому не надо

Девчонок прогонять,

Поэтому не смейте

С размаху в душу бить.

Тогда они сумеют

И верить и любить!

 

       РЯБИНА

 

Рыжая рябина,

Катя-Катерина,

Вышла на опушку —

Стало в роще скучно.

Далеко приметны

Огненные кудри.

Непутевый ветер

Трогает ей груди.

Он целует в губы.

Он в лицо хохочет,

Тоненькую грубо

Запрокинуть хочет.

Для кого рябину,

Катю-Катерину,

Мать-земля весною

Наливала зноем,

Наливала зноем,

Ранней красотою?..

 

               ТОЛЬКО, ЧУР...

 

Ты, весна, чудишь, наверно,

За сюрпризом  вновь сюрприз.

Ты меня не кутай вербами,

Дай послушать ветра свист.

По душе мне ветра яркость,

Как отчаянность в любви.

Не кивай, весна, на паспорт,

Не считай лета мои.

Знай себе вокруг выплясывай

И разбрасывай цветы.

Сколько мамочек с колясками,

До чего же молоды!

Улыбаются сторожко.

Каблучками цок да цок.

Поглядишь — они моложе.

Значит, мой уходит срок?

Ой, весна,

я все приемлю:

Есть начало, есть конец.

Но, лаская солнцем землю,

Ты не старь людских сердец!

Я сегодня слышу снова

Зов неясный, зной в крови.

Только, чур,

жене ни слова,

Спросит —

что-нибудь соври!

 

               ВЕСНА

 

Живет в любом мужчине

Мальчишка и поэт.

Рассвет весенний хлынул,

И мне покоя нет.

Жена, купи вина!

Хоть нынче и не праздник,

За окнами —

весна,

Хочу я попроказничать.

Хочу тебя, усталую,

Развеселить стихами.

Не часто жен мы балуем

Весенними цветами.

Подснежников корзину

Тебе я принесу.

Зови соседку Зину,

И ей цветок в косу!

Зови еще кого-то,

Я так сегодня прост.

Как жаль, что самолетом

Не привезли мне роз!

Купи, жена, вина!

Хоть нынче и не праздник.

За  окнами —

весна,

Хочу я попроказничать.

Хочу с тобой по городу

Пройтись

и постовым

Сказать:

«Меня не трогайте:

Я женщиной любим!»

Но женщины,

ах, жены —

Кухарки и

царицы!

Жена моя спокойно

Приподняла ресницы,

Блеснула  взглядом синим.

Как будто я злодей...

Вина купила

Зина.

Соседки,

те добрей!

 

               ПЕРЕСУДЫ

 

Заклевали, заплевали,

Пересуды тут и там.

Потому глаза печальны,

Тени горькие у рта.

Одинокой как бороться,

Как достанет гордости,

Если счастье не дается

И проходит молодость.

У других она украдкой

Счастья капельку берет.

Виновата, виновата,

Но она ли виновата?

Только кто ее поймет?!

Может, сын поймет?

Едва ли!

Пересуды тут и там.

Потому глаза печальны,

Тени горькие у рта.

 

               ГОРЬКО МНЕ

 

— Зачем писать про жуликов?

Я сам твердил не раз...

Про Машенек, про Юленек

Писать я был горазд.

Ах, Машеньки, ах, Юленьки,

Счастливые в любви!

Я был груженым пульманом,

А груз мой —

соловьи.

Почти на каждой станции

Я выпускал их весело:

Московских, и рязанских,

И курских, и смоленских...

Они по всем черемухам

Звенели бубенцами.

Случалось, даже олухи

Тянулись к ним сердцами.

Мне все казалось розовым,

Казалось все в цветах,

А рядом стыли слезы

В обманутых глазах.

Ах, Машеньки, ах, Юленьки.

Счастливые в любви,

Пылят, петляют жулики

Среди цветов земли.

И горько мне в наплыве дня

В глаза любви глядеться...

Сегодня даже у меня

Украсть пытались сердце.

 

               УХОДИЛА ОНА

 

Уходила она,

уходила

По тропинке  в сиреневый дым,

За спиной остывала могила

Над любимым,

красивым,

живым.

...Было все:

поцелуй как награда,

И подарки в положенный срок,

И чужая губная помада,

Что хранит белоснежный платок,

Были слезы в холодном смятенье,

За прощеньем прощенье опять.

Под глазами усталые тени

Даже грим отказался скрывать.

Были взгляды подруг, как ненастье,

Были тайные вздохи родни.

Было все,

только не было счастья.

Видно, мало здесь женской любви...

Уходила она,

уходила.

Как вдова с похоронкой в руке..

За спиной остывала могила

В не забытом еще далеке.

 

               ОТКРОВЕННОСТЬ

 

За откровенность — откровенность,

Я правды-матки не боюсь;

Любовь — и ревность,

мир — и ревность...

Я знаю это наизусть.

И все-таки тебе признаться

Готов я трепетной душой:

Любил я в детстве целоваться

Не с кем-нибудь,

с самой зарей.

Я выходил, бывало, в поле,

Я ждал ее,

она идет,

На теплом розовом подоле

Узор ромашковый цветет.

Колени, теплые колени

В цветочной шелковой пыльце,

А в чистом взгляде бродят тени,

И обещанье на лице.

Она невинными губами

Невинных губ моих касалась...

В крови моей дремало пламя,

Но это позже осозналось.

Да, это пламя ненароком

Однажды разбудила ты,

И я жалею, что далеко

И та заря, и те цветы.

 

               * * *

 

Любовь,

любовь, хочу покоя.

Хочу усталой головою

Склоняться я в твои ладони

И хоть на миг забыться в них.

Пускай листву метелью гонит,

Как рыжий дьявол, шумный вихрь,

Пускай деревья в рощах стонут,

Какое дело мне,

пускай!

Любовь,

из маленьких ладоней

Меня в пургу не отпускай.

И без меня

зима с размаху

Дороги выбелит снегами.

И без меня мою бумагу

Испишут прозой

и стихами.

Любовь, любовь!..

Но что такое?

Я словно слышу вздох земли:

Где есть любовь,

там нет покоя,

Где есть покой,

там нет любви!

 

               ТЩЕСЛАВИЕ

 

Еще до мрамора и бронзы

Не дотянулся я строкой,

Но мне в саду кивают розы

Своей махровой головой.

И удивительное дело:

Я сам себя не узнаю,

Душа невольно захмелела,

И я, как памятник, стою.

Вокруг сидят пенсионеры,

В колясках дремлют малыши.

Но вот шагают пионеры

Цветы к подножью возложить.

Я медленно горю смущеньем,

Я замираю сам не свой.

«Терпенье, — думаю, —

терпенье.

Попробуй Пушкиным постой...»

И вдруг в тени густых акаций

Влюбленные, уединясь,

Как черти стали целоваться,

А я стою, смиряя страсть.

О ты, тщеславие людское,

Ты мне совсем не по плечу!

Уж лучше быть самим собою,

Каким могу, каким хочу.

Хочу я розы,

словно зори,

В стихи вплести,

любви грозя,

Чтоб  стих взвивался Черномором,

Сердца красавиц унося.

 

               ОВИДИИ

 

Его за песни о любви

Сослали к черту на кулички.

От женщин прятали вдали,

Как от детей мы прячем спички.

Но кто любовь устережет?

Чванливый Рим,

ты безнадежен!

Весна

элегии поет

И души чуткие тревожит...

Хоть Зевса грозного зови

На помощь нравственным законам,

Патриций нежится в любви

У куртизаночки знакомой.

Ты слышишь,

Рим,

горячий шепот

По переулкам

и садам?

Его в темницу не захлопнуть,

Не разогнать по городам:

Любовь и там,

везде любовь,

Она от Евы и Адама.

Она — виденье вешних снов,

Она — случайная награда.

И я тебя, любовь, воспел,

Я опален твоим дыханьем.

Ханжи по части душ и тел,

Ату меня,

ату — в изгнанье!

 

               СТОИМОСТЬ

            СОЛНЦА

 

 

 

Вы знаете стоимость солнца,

Не хлеба, не песен,

а солнца,

До блеска промытого ливнем,

В зенит восходящего

солнца?

Я руки лучам подставляю,

Несу их лепящую радость

В ладонях и в сердце тревожном,

Которому хочется солнца.

Вы так расточительны, люди!

Вам голову некогда вскинуть,

Чтоб выпить горячего света,

Звенящего,  словно родник.

В лазури купается солнце.

Оно вам привычно,

как песни,

Что тихо, бездумно поются,

Оно вам привычно, как хлеб.

Я тоже всегда торопился:

Мельком я глядел на зарницы,

Росу на лугах подмосковных

Искал покрупней,

чтоб напиться.

В глаза мне струились березы,

Текучая зелень озимых.

Речные рассветные плесы

Глаза наполняли мне синью.

Мне было даровано счастье.

Но взрыва незрячая сила

Своей необузданной властью

В глазах моих мир погасила.

Моли не моли о пощаде,

Но мрак не отступится прочь.

Глухой ленинградской блокадой

Меня опоясала ночь.

Иду я наощупь по травам,

Я губы целую любимой,

Мне хочется солнца.

Ах, люди,

Взгляните, какое оно!

Вы солнце всегда берегите

Любовью и жизнью своею,

Оружием,

если придется,

А я помогу вам стихом!

 

       В КАРТИННОЙ ГАЛЕРЕЕ

 

Зачем пришел я в эти залы,

Где столько храмной пустоты,

Где люди молятся глазами

На гениальные холсты?

Здесь ничего не тронь рукою,

Лица случайно не приблизь.

За очарованной толпою

Бреду я праздно вверх

и вниз.

Здесь не дадут мне причаститься,

Хоть трижды веруй в чудеса.

Но сердце разве примирится?

Оно глядит во все глаза.

Оно плюет на все угрозы

Музейных строгих сторожей.

И я рукой касаюсь бронзы,

Касаюсь вздыбленных коней.

Металл под пальцами летящими

Вдруг удивительно ожил.

И я услышал храп горячий

И звон закушенных удил,

И я увидел каждый мускул

И одичалые глаза. Ах, кони!

До чего по-русски

Бунтующая в них гроза!

Наверно, гений,

их создавший,

Изведал гнева торжество

За обездоленных и павших,

За матерей и за отцов,

За ту, посконную Россию,

Что загоняли в темноту...

...А на меня вокруг косились.

Ну что ж,

я видел красоту!

 

               КАКАЯ ТЫ?

 

Какая ты?

Смешно, наверно,

Звучит вопрос:

какая ты?

Тебя я знаю каждым нервом,

Твою печаль,

твои мечты.

Ты вся сквозная, озорная.

Такой тебя любил,

люблю.

Твою походку, голос знаю

И даже ветреность твою.

Среди других я без ошибки

Тебя, молчащую, найду.

Я сердцем чувствую улыбку,

Как путеводную звезду.

Но я не знаю,

нет, не знаю

Лица и взгляда твоего.

Какая ты, окажи, какая?

Скажи, ведь слово — серебро!

Ты не пугайся речи странной:

Я так хочу взглянуть хоть раз

Сквозь непробудные туманы

В родную синь любимых глаз!

 

               ОПЕРАЦИЯ

 

Я видел пальцы розовые,

Я видел пальцы алые,

Под лампой, как под солнцем.

Они проворно плавали.

И сердце, как по лестнице,

По ребрам — сверxy вниз:

Мол, верится не верится,

Держись,

держись,

держись.

И я держался храбро,

Когда на дно глазниц

Тупой клешнею краба

Входил холодный шприц.

Но нервы

это — нервы.

Легла на сердце тень,

Когда надежда верная

Погасла через день.

И вновь рассветы синие,

Что грезились во сне,

Поплыли мимо, мимо,

В больничной тишине.

...Ракетный век кричащий,

До срока помолчи,

Я слышу, как печально

Молчат вокруг врачи.

Молчат хирурги строгие,

В глаза мои глядят.

Их пальцы, как дороги,

В глазах моих стоят.

 

               БЕДА

 

Беда всегда приходит вдруг:

Разбился друг,

в больнице друг.

И никого к нему в палату

Не допускают столько дней.

Я раздобыл халат по блату,

Я обошел кордон врачей.

Букет сирени был со мною,

Хотелось, чтоб сама весна

Своей врачующей рукою

Коснулась друга, как жена.

И вот сижу я перед ним...

Он часто мне твердил:

«Бывает...

Нас жизнь колотит и ломает,

Но мы с тобою устоим».

И по плечу меня с размаху

Своей тяжелой пятерней:

Мол, не горюй,

в беде не плакал —

Характер просто не такой.

Он понимал меня

и, круто

Меняя хлипкий разговор,

Кричал:

«Смотри, какое утро!

Какой восход у дальних гор!..»

И вот сижу я перед ним.

Я говорю:

«Ну что ж, бывает...

Нас жизнь колотит и ломает,

Но мы с тобою устоим».

Он приподнялся.

Хрупкой сталью.

Бедою звякнул зябкий смех:

«Жену, оказал, чтоб не пускали.

Я отлетал для вас, для всех...»

И он умолк.

В палате гулко

Раскачивалась тишина...

А за окном по переулку

Брела ослепшая весна.

 

               БОЛЬНИЦА

 

Здравствуй, государыня больница!

Сердце на  ладони принимай!

У меня в груди оно, как птица,

Что отстала от летящих стай.

Стань ему просторной полыньею,

Огради кольцом надежных рук,

Чтоб недуг метельною порою

Рыжей шельмой не подкрался вдруг!..

 

               Я НЕ ПЛАЧУ

 

Я не плачу,

если больно,

Я не плачу,

если горе, —

Ухожу в ночное поле,

Где в хлебах уснули зори.

Горьковатую травинку

В губы взять порой люблю.

За морщинкою морщинку

Оставляет ночь на лбу.

Но всегда на людях

просто

Я улыбке улыбаюсь,

Если где-то слышу слезы,

Гордым сердцем прикасаюсь.

И нисколько не боюсь я,

Что окрестят бодрячком.

У меня характер русский:

Если плакать,

то молчком.

 

               Я НЕ СЛУЖИЛ...

 

Я не служил,

я очень штатский,

Парадным шагам не могу ходить.

Да что там шаг!

Портянки по-солдатски,

Наверно, не сумею закрутить.

И может, честь фамилии роняя,

Признаюсь вам сугубо доверительно,

Каким концом ружье стреляет,

Я представляю очень приблизительно.

Но это не моя вина.

Я помню детство, пламенем охваченное,

Когда в шинель одетая страна

Свои полки к победе разворачивала.

Ах, как мы ждали возвращенья наших!

Помочь хотелось,

только что я мог?!

Слепой мальчишка,

на себе познавший

Паучью свастику,

что взводит вновь курок.

Теперь молчать и в шар земной вжиматься

Я не хочу,

я отдаю приказ

Моим стихам, моим поэмам штатским

Гранаты рифм готовить про запас.

 

               РАБОТА

 

Работа,

работа,

работа!

Сбиваюсь в отчаянье с ног.

Работа,

работа,

работа!

Споткнулся, упал на порог.,

Точка.

Конец.

Глубина.

Дна не измеришь тут.

Гроб на плечах несут,

Плачет и дочь

и жена.

Трубы тоскуют в маршах,

Солнце по трубам льется:

Спи, дорогой товарищ,

Мир без тебя обойдется.

Мир без меня обойдется —

Птица не велика.

Но сердце покуда бьется,

И пишет покуда рука,

Значит, работа,

работа,

Чтоб людям хоть строчка осталась.

Любимая в жизни работа —

Радость,

бессмертная радость!

 

               СОДЕРЖАНИЕ

 

             В ГОРЬКИХ РОСАХ

 

Пятая книжка

Азиатская загадка

Карта Родины

Июльская   заря

Баллада о песне

На горе Митридат  

Утро

Туристы    

Встреча    

Сентиментальная баллада

У мальчонки зубы режутся

Шли мальчишки

Языческий сон Земля    

Ночные рейсы

Сердце

Я помню  

В горьких росах

Ветераны  

 

             ЛЮБВИ ХОЧУ

 

Кто оказал?

Ты не приходишь

Нежность  

Море......

Беспокойство

Черные глаза

Крым

Ничего мне не хочется

Поют девчата

Рябина    

Только, чур…

Весна      

Пересуды

Горько мне

Уходила она

Откровенность

«Любовь, любовь, хочу покоя…»

Тщеславие

Овидий

 

               СТОИМОСТЬ СОЛНЦА

 

«Вы знаете стоимость солнца...»

В картинной галерее

Какая ты?    

Операция

Беда  

Больница

Я не плачу    

Я не служил...       .

Работа    

I

СУВОРОВ Михаил Иванович

СТОИМОСТЬ СОЛНЦА

Стихи

М. «Московский рабочий». 1969. 88 стр.

 

Редактор В. Степанов.

Художник Е. Ильенко.

Художественный редактор Н. Игнатьев.

Техн. редактор Г. Смирнова.

Корректор 3. Карпова.

Издательство «Московский рабочий»,

Москва, пр. Владимирова, 6.

Л85613.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                              Подписано к печати 12/ХП—1969 г.

Формат бумаги 70у1087з2 Бум. л. 1,37 Печ. л. 3,86 Уч.-изд. л. 2,31 Тираж 35 000.   Тем. план 1969 г. № 276. , Цена 24 коп. Зак. 2091.

г. Калинин. Областная типография.